Дикий Порт (Райские птицы)

— Тебе местра Надеждина велела позвонить?

— Н-нет… я с-сама…

— Врёшь, — тяжело сказал Птиц. — Не ври мне.

Кнопка, Лена Цыпко, девочка, которой не могло быть замены, настояла когда-то, чтобы Птиц познакомил их с матерью. Тот долго отнекивался, но Кнопке отказать не смог. Тётя Шура, робкая, добрая и хлебосольная, только что не молилась на них; чуть в обморок не упала, когда Лена после обеда начала сама убирать со стола. Рукастый Шеверинский починил диван и две розетки, размышляя, что такие, как Птиц — все нервные, болезненные, истеричные. И как, должно быть, тётя Шура намучилась с обожаемым сыном, бегая по поликлиникам, изостудиям, спортивным секциям: всё для него, лишь бы ни в чём не узнал отказа…

Жил-был белобрысый шпингалет Дима Васильев, которому по жизни везло. Так везло, что однажды школьный психолог отложил в сторону его характеристику, и после шестого класса Васильев отправился в лучший лагерь отдыха, который только можно вообразить.

В Райский Сад.

Он провёл там лето, прошёл тестирование — и, переведённый в спецшколу, не заехал навестить мать. Оказавшись достаточно ребёнком, чтобы купиться на верховую езду, лаун-теннис, аквапарк и пейнтбол; достаточно подростком, чтобы поступить так жестоко.

А она простила. Димочка и раньше-то был для неё божеством, а когда оказалось, что плод её чрева — сверхполноценник…

— Ты как себя ведёшь?! — гневно спросил Шеверинский после того, как Синий Птиц оборвал связь с домом.

— Она как валенок простая, — отмахнулся Димочка, — только и знает за кассой сидеть…

— Она мать твоя, сволочь, — безнадёжно сказал Север.

— У тебя мать в университете преподаёт. Ты не поймёшь.

— Чего я не пойму? Что ты подонок?

— Алентипална, — Птиц поднял брови, в точности как мать. — Ратна. Интан Юргина. Это дамы. А это кто? Это баба.

— Ур-род… — с чувством сказал Север, и они опять перестали разговаривать друг с другом.

— Идёт, — пробормотал Шеверинский.

— Что?

— Сюда чешет. Чую. Он по набережной гуляет с полудня. Фейерверки устраивает.

— Фейерверки? Как на Диком Порту?

— Ну да… а ты откуда знаешь? — встревожился Север. — Тебе Настька звонила?

Таисия кивнула почти виновато.

— А что я сделаю… — под нос пробормотал Шеверинский, будто она его в чём-то упрекала.

…шёл, насмешливо поглядывая по сторонам, уверенный и красивый. Чуть шаркая длинными ногами в тяжёлых ботинках, белых — как и облегающие кожаные брюки, как и лёгкая рубашка, распахнутая, открывающая чёткий рельеф пресса и гладкую грудь. Широкий пояс, унизанный хромовыми скобами, сверкал. Сверкали в улыбке белые острые зубы. Солнце золотило осветлённые волосы, вечер затенял тёмную синь глаз.

Женские головки оборачивались вслед.

Синий Птиц наслаждался собой и вниманием, подмигивал, щупал мимоходом; жертвы, как околдованные, только улыбались послушно, их кавалеры впадали в столбняк. Наконец, одна из встречных удостоилась особого внимания; не столько сама девушка, сколько её спутник — плечистый татуированный громила.

Они были так близко, что ветер доносил слова. Шеверинский совсем поник.

Таисия подумала, что циник Димочка страхуется близостью могучего и безотказного Севера. Фейерверки фейерверками, пятнадцатый уровень — не шутка, но проколы бывают у всех.

— Любезный местер, — куртуазно обратился Птиц, — можно позаимствовать вашу даму?

Громила не сразу понял, о чём он. Тогда Васильев просто приобнял его спутницу за талию, и, сверкнув улыбкой, повёл в обратную сторону.

Его остановили, ухватив за плечо.

— Тебе чего надо, пидор?!

— Жаль тебя огорчать, — пропел Птиц, — но девочка мне нравится больше.

Пышная шатенка, на полголовы выше Димочки, хлопала ресницами. Ума у девицы было немного, зато чутьё — лучше собачьего; для оценки противоположного пола имелся один параметр — «крутость», и по этой части белый кобелёк давал громиле сто очков форы.

Татуированный, недолго думая, занёс кулак.

Парень был непрост, его подготовка не ограничивалась наработкой мышц, и в стойку он вошёл почти профессионально, — но для этого требовалось переменить положение ног.

И он поскользнулся на гладких плитах. Ещё до того, как Синий Птиц закончил своё: «…приношу счастье».

Поскользнулся так, что упал.

Очень неудачно.

На локоть.

Выбив из ложа кость.

Полный боли вопль огласил набережную, заглушив весёлое хихиканье Птица.

Шеверинский уставился в пустую рюмку. Повернул её, сопя, стал разглядывать оттиснутый логотип кафе. Знакомый логотип, уральская фирма, только название латиницей, а не кириллицей…

— Хоть не убивает больше… — пробормотал он.

— Позвони координатору! — в ужасе сказала Таисия. — Он с катушек улетает на глазах, ему психотерапевт нужен!

— Он всех штатных психотерапевтов посылает в жопу строевым шагом, — в глухом отчаянии ответил Север. — На свете есть только три человека, которые имеют право его поучать. А сейчас БББ на Анкай! И я не идиот, чтобы им туда звонить. Там дела поважнее. Я с Порта звонил, Борода сказал: «летите, други ситные, на Землю-Два. Мы после саммита с официальным визитом там будем. Искупайтесь пока, позагорайте». Вот он и загорает… у тебя когда экраноплан?

— Рейсовый через час. Местер Мариненко хотел частный нанять, но теперь уже смысла нет… Север, держись.

— А что мне ещё остаётся… вон он идёт.

— Кто?

— Мариненко, — Шеверинский показал подбородком. — На глаз говорю, одиннадцать-двенадцать у него… мастер.

— Они все сверхполноценники. Только их ведь тоже мало…

Север ссутулился.

— Посадка объявлена, — сказал подошедший Игорь. — Любезный местер Шеверинский, моё почтение. Местра Таис?

В высокой пушистой траве, похожей на заросли зелёных метёлок, приятно ходить босиком. И бегать. И падать в неё. И валяться, чтобы мягкие иглы щекотали тебя от ушей до пяток.

— Мест-ла, — старательно выговаривала девочка, глядя, как качаются ветви высоко в небе. — Мест-ра. Ме-стр-ра!

Улянка вчера выучилась произносить «р». Мама всё стыдила её, что она своей фамилии не умеет выговорить, так вот ей теперь!

— Местр-ра Уляна Игор-ревна Мар-риненко!

Жалко, братик Сашка уехал в Город с друзьями, и ему не похвастаешься… Зато за кустами сидели два дракончика и ждали, когда Улянка встанет, чтобы снова её повалить. Это они договорились играть. В прошлый раз она так уцепилась за Мыша, что он протащил её досюда от самого дома, и Улянка устала держаться за него. Она уже умела хватать нукту так, чтобы не оцарапаться, и чтобы ему было удобно, но долго провисеть спиной вниз пока не получалось. Ничего-ничего, тётя Лилен говорит, что получится обязательно.

Ага, вот ещё!

— Ли-лен. Лили Мар-р-рлен!

Улянка вспомнила про Мар-рлен и решила, что уже отдохнула. Надо пойти, и сказать ей «Добр-рое утр-ро!» Или «Пр-ривет!» Пусть похвалит. Тётя Лилен классная и ужасно красивая. Но мама всё равно лучше.

Улянка замолчала и затаилась. Дракончики сидели в кустах и думали про неё, что вот она замолчала и затаилась. Улянка слышала, не будь дура. Она перевернулась на живот, прикинула, куда бежать, три раза посчитала до пяти и зажмурилась.

Йи-ха!

Если б были на свете соревнования по бегу со стартом из положения лёжа на животе, она бы точно взяла золотую медаль. Метёлки трав хлестали её по плечам и макушке, которую она выставила, точно козочка; земля под ногами улетала назад, Улянка завизжала от восторга, что так она быстро бежит, и так вкусно пахнет кругом травой, и так всё замечательно на свете!

И тот же час Мыш и Колючка поймали её, хохочущую, и повалили.

Улянка брыкалась и отбивалась, катая хвостатых друзей по траве. В горле першило от громкого смеха, забирала икота. Тёмно-русые кудряшки спутались, в них зеленели травинки. Будущее живое оружие прыгало и наскакивало, чирикая, весело, звонко рыча. Их плечевые и челюстные лезвия были такой остроты, что могли вдоль располовинить волос. Но на коже девчушки оставляли царапины только жёсткие стебли.