Ведьмин столб

– Господин Янг?

– Почему так официально, профессор?

– Я вообще не хотел говорить с вами. Помните, я не сказал ни слова по дороге домой…

– Не помню. Ничего не помню, Вернер, кроме счастья, что все это удалось.

– Убийство вам удалось. Вы убили открытие, Янг. Наука уже ничего не узнает о нем. Никогда. Доказательств нет.

– Лучше не знающая наука, чем знающая и способствующая преступлению. Вспомните Хиросиму, профессор.

– Вы Герострат, Янг.

– Если уж прибегать к сравнениям из древнейших текстов, то я скорее Иосиф из Аримафеи, который с согласия Пилата, подчеркиваю: с со-гла-си-я Пилата, лично снял с креста тело Иисуса.

– Я не давал согласия. Я старался вам помешать.

– А я убедил вас не силой, а логикой.

– Тем, что у меня осталось второе открытие?

– Конечно.

– И его уже нет. Камни потускнели и не светятся. В темноте их уже не отличишь от кусков угля. А на всех микроскопи– ческих срезах кристаллическая решетка везде одинакова. Камни мертвы.

Я молчал. Мысль о том, что меня поняли даже вернее и лучше, чем я рассчитывал, кружила голову. Голос Вернера в трубке спросил с раздражением:

– Испугались?

– Ничуть. Может быть, это всего лишь результат ваших исследований?

– Не знаю. Теперь уже не проверишь.

– Почему? Попробую.

– Что?! – вскрикнуло в трубке, но я уже нажал на рычаг.

Услышав гудки, я набрал номер Стона. С ним долго не соединяли, дворецкий что-то твердил о том, что господин уже спит и будить не приказано, но я неумолимо настаивал: разбудите и объясните, что дело не терпит отлагательства, а говорит физик Янг. Так, мол, и передайте.

Наконец сонный голос спросил:

– Какой еще Янг?

– Тот самый. Не представляйтесь, что не помните.

– Какого дьявола вы меня беспокоите ночью?

– Сейчас узнаете. У вас еще при себе наши камни?

– Мои, а не наши.

– Ну, ваши. Теперь разницы нет. Какие-то из них вы, наверное, припрятали еще от Спинелли?

– А почему это интересует вас?

– Сейчас заинтересует и вас. Если они хранятся где-нибудь поблизости, возьмите и рассмотрите их внимательно. И при свете и в темноте.

Голос в трубке уже испуган:

– А что случилось?

– Делайте, что вам говорят. Потом объясню. Трубку не вешайте. Жду.

Стон не возвращался к телефону долго, минут пять или десять. Я жду. И наконец слышу встревоженное и недоуменное:

– Ничего не понимаю…

– Поймете. Камни потускнели?

– Совершенно. Как бутылочное стекло.

– И в темноте уже не горят?

– Ни искорки.

– Лопнули ваши миллионы, Стон.

Тяжелое дыхание в трубке и робкий, умоляющий голос:

– Может, вы объясните мне, что случилось?

Я объясняю. Говорю об исследованиях Вернера. О том, что это вообще не алмазы, и не бриллианты, и даже не камни вообще, а живые организмы, элементы своеобразной кристаллоорганики. Сравниваю их, чтобы ему легче было понять, с коралловыми полипами, создающими атоллы и целые острова. Поясняю, что алмазный кокон, где мы побывали, и есть что-то вроде такого острова, созданного классом особых кристаллических существ. О разуме я молчу: все равно не поймет да и понимать ему незачем.

– Кто вам разрешил эти исследования?

– Я и не спрашивал ни у кого разрешения. Просто еще в коконе заподозрил, что они живые.

– Сколько камней вы дали этому профессору?

– Три или четыре, не больше.

В трубке уже ничем не сдерживаемый гневный настрой:

– К моим камням никто не прикасался. Никто. Так почему же они потускнели?

– Потому что потускнели все камни, – терпеливо поясняю я,

– все, какие были вынесены с россыпи и где бы они ни находились сейчас – у вас или у ваших компаньонов, в магазинах или у покупателей. Словом, все. Вам понятно? Все.

– Не понятно.

– Поскольку это не алмазы, а частицы живой кристаллической структуры, – опять терпеливо разжевываю я, – жизнь их, а следовательно, и блеск, и свечение, и бриллиантовая яркость развивались в привычной им среде, с иным химическим составом воздуха, без угарных примесей, вредных газов, даже солнечной радиации, – в среде, где ничто не горит и не тлеет, не гниет и не разлагается. Попав в нашу, уже достаточно отравленную атмосферу они просто не смогли жить.

– Почему же они скончались одновременно? Может быть, вынесенные позже еще живут?

– Не думаю.

Мысль Стона делает неожиданный скачок:

– Мои жили почти три месяца. Если сейчас вынести оттуда побольше новых, мы даже при снижении цен проглотим весь ювелирный рынок.

– Не выйдет, – говорю я спокойно.

– Почему?

– Сезам захлопнулся.

– Какой Сезам?

– Вход в гиперпространство у «ведьмина столба» на шоссе.

– Он всегда закрывается и открывается. Зависит от погоды и времени дня.

– Теперь уже не откроется.

– Вы так уверены?

– Я лично пытался пройти сегодня. Не вышло. Вход захлопнулся у меня под носом. Даже столб вывернуло.

– Из земли?

– Нет, в земле. Скрутило, как жгут. Страшная месть леймонтских ведьм, господин Стон.

Молчание в трубке, и новый поворот разговора.

– Вы действительно своевременно разбудили меня, Янг. Надо думать о будущем. Возможно, вам придется выступить в суде.

– В каком суде? – не понял я.

– Меня могут обвинить в торговле фальшивыми бриллиантами. В мошеннической продаже их за настоящие. Возможны любые осложнения.

– Я скажу правду.

– Интересно, как будет воспринята в суде ваша правда о дырке в пространстве.

– А ваша?

– Я еще не обдумал план защиты. Когда вы мне понадобитесь, я пришлю своего адвоката.

Разговор поверг меня в убийственное уныние. О суде я действительно не подумал. Я представил себе свой рассказ о гиперпространстве, о живых алмазных струк' турах, отчеты в газетах о новом Мюнхгаузене и хохот в зале, когда за меня как следует возьмутся прокурор и судья. Перспектива не из приятных, конечно, но ведь рассказать что-то придется. Не из Южной же Африки Гвоздь вынес свой чемодан и не искусственные бриллианты перебирали мы с Эттой в «бунгало» Чосича. А что расскажет Вернер о своих микросрезах, которые теперь на экспертизу даже представлять неудобно? Микросрезы с пивной бутылки – вот что объявит эксперт, сдерживая улыбку. А улыбаться-то нечему. Роль соучастников грандиозного мошенничества нам с лихвой обеспечена.