ПРОСНУТЬСЯ ЖИВЫМ

Отбарабанив в трубку вышеозначенную ахинею, Викентий сверился с записанным в блокноте адресом и принялся собираться в гости к болящему другу. Следовало торопиться - больница, где так неожиданно оказался Степан, находилась почти на другом конце города.

Возле входа в метро Викентий разжился связкой бананов, парой киви и кистью винограда. В маленьком магазинчике купил пять видов йогуртов, придирчиво разглядывая на пестрых этикетках дату изготовления и при этом объясняя занервничавшей продавщице, что направляется к другу в больницу. Наконец покупки (включая свежий номер журнала эротических кроссвордов) были сделаны, практикующий маг спустился по эскалатору, сел в подскочивший к перрону поезд, проехал пару станций, и тут к нему подкрался страх.

В метро творилось что-то странное.

Нет, на первый взгляд все было как обычно. Бурлящие пассажирами станции, автоматический вежливый голос, призывающий быть осторожными «при выходе из последней двери последнего вагона», грохот состава, летящего в подземной тьме, бешеный перестук колес на стрелках…

И в то же время все было не так.

Словно в запутанном кишечнике метрополитена появились новые паразиты. Совершенно несхожие с прежними - с людьми.

И от новых жильцов исходила угроза. Безмолвная, но при этом не дающая о себе забыть…

Викентий помотал головой, стараясь прогнать дурацкое наваждение. От общения с Надеждой ему скоро везде будут мерещиться всякие страхи! Ведь остальной набившийся в вагон народ едет совершенно спокойно, с безмятежной покорностью вынося эту пытку подземной гонки. Дама средних лет в деловом синем костюме и с просветленным, совершенно не деловым лицом читает новый роман Донцовой. Бритый наголо переросток в засаленной черной рубахе с красным черепом на пузе сосредоточенно вертит в руках непочатый баллончик с краской - видно, быть следующей станции изрисованной в стиле граффити… Пожилая пара, интеллигентно переругиваясь, выясняет вопрос о благополучии жизни какой-то Амалии… А как раз напротив Викентия уселись и принялись без конца целоваться пылко влюбленные подростки, не обращая внимания ни на поезд, ни на проносящуюся за окном однообразную темноту туннеля.

И тут…

Викентий заставил себя не кричать.

Но страх проскакал по его синапсам, как безумный заяц (или кролик?!) из сказки Льюиса Кэрролла.

Там, за стеклом, во тьме и переплетении покрытых налетом пыли кабелей разной толщины, Викентий совершенно ясно увидел раздувавшую клобук голову гигантской кобры.

Змеиная голова ткнулась тупым чешуйчатым носом в стекло, на какое-то мгновение нависла над целующимися подростками и исчезла.

Когда объявили нужную Викентию остановку, он долго заставлял себя выйти из вагона. Ноги дрожали, в глазах плыло, стены и пол станции казались вязкими, как жевательная резинка. Не помня себя, он кое-как выбрался из метрополитена на относительно свежий воздух и обнаружил, что идет дождь. Зонта же дипломированный маг в своем вояже не предусмотрел. Ну, ничего. Благо больница недалеко, так что добежит он туда почти сухим.

И все-таки там была змея… Не надо об этом.

Он идет к Степану, а больного нельзя пугать и расстраивать.

Тем более что еще надо выяснить, каким образом из того проклятого особняка Степан попал на операционный стол. Хотя одно ясно наверняка. Без Надежды тут не обошлось.

– Привет тебе, губитель сервелата! - с этой загодя приготовленной громогласно-оптимистической фразой Викентий влетел в тринадцатую палату и затормозил на пороге.

Во-первых, в палате стояла только одна койка.

А во-вторых, того, кто лежал на этой койке, ни при какой погоде невозможно было назвать Степаном Водоглазовым.

– Из-звините, дверью ошибся,- пролепетал Викентий, скованный непонятным ужасом, и тут услышал тоскливо-разочарованное:

– Кешаня… Неужто не признал?

Викентий, прижимая к груди пакет с бананами и прочими гостинцами, осторожно подошел к койке и вгляделся в обтянутое темно-желтой, совершенно пергаментной, как у мумии, кожей лицо, на котором живыми и знакомыми оставались только глаза.

– С-степан,- выдавил Вересаев.- Это ты, что ли?!

Закадычный друг дипломированного мага выглядел так, словно его пригласили сниматься для очередной серии «Секретных материалов». В роли несчастного, которого или высосали пришельцы-вампиры, или вездесущая гонконгская мафия засунула живьем в сушильно-пескоструйную машину.

– Это я,- слабо кивнул Степан.- Ты не пугайся. Правда, когда я сам себя в зеркало увидел, то тоже дергался от страха минут двадцать - санитарки судна не успевали менять. Ну что ты так коленкой дрожишь, Кешаня? Я это, я, не глюк какой-нибудь.

– Докажи,- ни с того ни с сего сорвалось у Викентия, хотя он понимал, что бестактно это и жестоко - требовать каких-то доказательств у человека, чье лицо теперь цветом, фактурой и даже эмоциональным выражением чем-то сильно напоминало деревянную африканскую маску…

Африканскую маску?!

Но это сравнение мелькнуло и исчезло. Рассеялось. Забылось. Тем более что Степан слабым, но вполне гремлиновским голосом принялся заунывно декламировать, натянув куцее казенное одеяло аж до острого подбородка:

Осень наступила.

Мир глядит угрюмо.

Холодно пить пиво

И о сексе думать.

Пожелтели рощи.

Улетели птицы.

Мне теперь ночами

С бабою не спится.

Дождь наводит скуку.

Грустно мне в постели.

Тренирую руку

Мощною гантелей.

Чтоб весенней, гулкой

И прекрасной ранью

Я бы выпил пива,

Закусил таранью,

А потом, забывши

Про дожди и вьюгу,

С упоеньем трахал

Милую подругу.

– Ну? - спросил Степан, любуясь эффектом, произведенным на Викентия «Осенней песнью».

– Ты…- выдохнул радостно Викентий. О существовании сочиненной Степаном вышеприведенной «песни» знали только они двое, поскольку ни для более интеллигентных и продвинутых друзей, ни для (упаси Господь!) изящных дамских ушек это произведение Степанова гения отнюдь не предназначалось.

– А ты сомневался, гад астральный…- усмехаясь, протянул Степан.

Улыбка у него была тоже жутковатой. Такая улыбка может быть у пятнадцатилетнего пацана, которого неизвестно какой болезнью состарило лет на шестьдесят. Впрочем, Викентий, как продвинутый медик, о существовании подобной болезни знал. В научных кругах называлась она то порфирией, то прогерией, считалась неизлечимой, поскольку вызывалась внезапными и необратимыми мутациями в самой структуре ДНК. Но чтобы это стряслось со Степаном?! Да еще так… неожиданно. Прогерия не триппер, случайно не подхватишь.

– Степан, что же все-таки с тобой произошло? - Маг наконец избавился от пакета с гостинцами, сунув его в пахнущую хлорамином некрашеную прикроватную тумбочку, и принялся задавать вопросы по существу.

– Кабы я знал! - живо отозвался Степан и поерзал, устраиваясь на жесткой койке поудобнее.

– И все-таки. Знаешь, я ехал к тебе сюда, в больницу, с такой информацией, что у тебя был приступ острого аппендицита и тебя благополучно прооперировали.

– Гы. И еще раз гы. Кешаня, ты же у меня сам типа доктор. Книжки всякие умные медицинские читал, картинки в них глядел, так?

– Ну…

– Хрен согну! Смотри сюда, эскулап! Это, по-твоему, мне аппендикс вырезали?! - С этими словами Степан откинул одеяло и продемонстрировал другу вспухший странный шов, тянувшийся от брюшины до паха.

– Ого! - пораженно присвистнул бывший психиатр. В нем проснулся былой профессионализм. Он придирчиво осмотрел шов, отмечая, что разрез тканей был сделан инструментом, меньше всего напоминающим скальпель, а соединение шва скорее походило на сварку (и придет же в голову такое сравнение!), а не фиксацию стерильным материалом. Кроме того…

Кроме того, при аппендиците, даже остром, таких разрезов не делают.

Викентий так и сказал, озадаченно пялясь на изуродованное швом тело друга.

– То-то и оно,- согласился с этим наблюдением ольной.- И самое интересное знаешь что? Мне аппендикс удалили еще в третьем классе, когда я нечищеных семечек на спор две трехлитровые банки сожрал! Все отделение тогда ходило на меня, такого маленького и прожорливого, удивляться. А вот, кстати, и шов тот, застарелый.