Аэлита

ами. Затем вынул жестяной, с тисненной на нем царь-пушкой, заветный портсигар, – с ним он семь лет не расставался на всех фронтах, – хлопнул по царь-пушке, – «покурим, товарищи», – и предложил папирос.

Марсиане с испугом затрясли головами. Один, все-таки, взял папироску, рассмотрел, понюхал и спрятал в карман белых штанов. Когда же Гусев закурил, солдаты в величайшем страхе попятились от него, зашептали птичьими голосами:

– Шохо тао хавра, шохо-ом.

Красноватые, востренькие лица их с ужасом следили, как «шохо» глотает дым. Но понемногу они принюхались и успокоились, и снова подсели к человеку.

Гусев, не особенно затрудняясь незнанием марсианского языка, стал рассказывать новым приятелям про Россию, про войну, революцию, про свои подвиги, – хвастался чрезвычайно:

– Гусев – это моя фамилия. Гусев – от гусей: здоровенные у нас такие птицы на земле, вы таких птиц сроду и не видали. А зовут меня – Алексей Иваныч. Я не только полком – я конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный. У меня тактика: пулеметы, не пулеметы, – птиц сроду и не видали. А зовут меня – Алексей Иваныч. Я не только полком – я конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный. У меня тактика: пулеметы, не пулеметы, – шашки на голо, – «даешь, сукин сын, позицию». – И рубить. И я весь сам изрубленный, мне наплевать. У нас в военной академии даже особый курс читают: «Рубка Алексея Гусева», ей-Богу, – не верите? Корпус мне предлагали. – Гусев ногтем сдвинул картуз, почесал за ухом. – Надоело, нет, изв Марсиане слушали, дивились. Один принес фляжку с коричневой, мускатного цвета, жидкостью. Другой открыл консервы. Гусев вынул из мешка полбутылки спирту, захваченному с земли. Марсиане выпили и залопотали. Гусев стал целоваться, хлопал их по спинам, шумел. Потом начал вытаскивать из карманов разную дребедень, – предлагал меняться. Марсиане с радостью отдавали ему золотые вещицы за перочинный ножик, за огрызок карандаша, за удивительную, сделанную из ружейного патрона, зажигалку. Со всеми Гусев уж был на ты.

Тем временем Лось, облокотившись о решетчатый борт корабля, глядел на уплывающую внизу, унылую, холмистую равнину. Он узнал дом, где побывали вчера. Повсюду лежали такие же развалины, островки деревьев, тянулись высохшие каналы.

Указывая на эту пустыню, Лось изобразил недоумение, – почему целый край покинут и мертв? Выпуклые глаза лысого марсианина вдруг стали злыми. Он подал знак, и корабль поднялся, описал дугу и летел теперь к вершинам зубчатых гор.

Солнце взошло высоко, облака исчезли. Ревели пропеллеры, при поворотах и подъемах поскрипывали, двигались гибкие крылья, шумели вертикальные винты. Лось заметил, что кроме шума винтов и посвистыванья ветра в крыльях и прорезных мачтах – не было слышно иных звуков: машины работали бесшумно. Не было видно и самих машин. Лишь на оси каждого винта крутилась круглая коробка, подобная кожуху динамы, да на верхушках передней и задней мачт потрескивали две элиптические корзины из серебристой проволоки.

Лось спрашивал