Щенки Земли

Однако Святой Бернар смог.

— Страшный суд!

Господа забирали к себе любимцев точно таким способом, какой Микеланджело предначертал шесть веков назад на стенах Сикстинской капеллы.

Дверь позади меня рухнула на пол, и я прыгнул в плен.

Глава десятая,

в которой свершается казнь, а затем возникает спор

Я в тюрьме Дингов — и не в переполненной, битком набитой Сен-Клу (которая при всем ее убожестве и вопиющей нищете отличалась хранимой самими стенами громадной человечностью). Отнюдь нет. Высокая одиночная камера, стерильная, как операционная, лишенная запахов и звуков; здесь не на чем остановить взгляд: камера наполнена предвестьем. Я в ней не один. Нас со Святым Бернаром держат в заточении вместе, однако его состояние — зеркальное отражение моего, что лишь усугубляет ощущение отрезанности, одиночества, обреченности. Будь с ним вместе даже целая толпа, было бы то же самое — осужденные на смерть всегда одиноки. Друзья не приходят постоять у виселицы.

Виселица…

Нет, давайте-ка пока оставим эту тему. Давайте поговорим о…

Святом Бернаре. Святой Бернар был повержен даже больше, чем я. Во всяком случае, его уныние было более заметным. Сначала потеряв поддержку Сворки, затем утешение, которое давала ему горячо любимая Кли (последнее случилось из-за сотрудничества с презренными Дингами), он стал терять волю. Он больше не реагировал на окружающее; он не планировал новые побеги; он даже перестал петь.

Единственная возможность отвлечься от тревожных раздумий (я оставляю моим читателям возможность самим составить представление о предмете, поглощавшем все мое внимание) — глазеть из единственного окна камеры на полупустынную улицу глубоко внизу. Пятиместная виселица на переднем плане, хотя и не вполне доказательно, свидетельствовала о нахождении нашей тюрьмы в здании суда Сент-Пола, о котором с таким восторгом рассказывал мне мой конвоир еще в самолете. Платформа виселицы на добрых два метра возвышалась над уровнем дорожного покрытия, а главный ствол, поддерживавший поперечины…

Мы еще вернемся к этой теме. А пока сосредоточим внимание на перспективе, открывавшейся позади виселицы. Весь долгий день мимо здания суда шествовали граждане — Динги: женщины в длинных нескладных платьях и мужчины в костюмах из не по сезону плотной ткани. Однако их поведение было настолько уныло однообразным и скучным (большинство просто маршировали, ать-два-левой, ать-два-левой, ать-два-левой, вытягиваясь в длинные, медлительные, прямые шеренги), что я вскоре уставал на них смотреть и начинал считать проходившие мимо автомобили.

Это занятие было не таким уж скучным, как можно подумать, потому что разношерстные грузовики, джипы и тракторы, еще использовавшиеся Дингами (легковых автомобилей почти не было), представляли собой прекрасный материал для анализа степени разрухи. Эта процессия древних машин — грохочущая, дребезжащая, изрыгающая клубы черного дыма, двигающаяся не быстрее двадцати пяти километров в час — могла стать бесценным материалом для Ринтинтина. (Тому, кто не знаком с его работами, необходимо дать небольшое пояснение: Ринтинтин из Эроса — величайший современный создатель механических скульптур. Мне довелось присутствовать на самой первой — и единственной — демонстрации «Смерти вертолета». Это событие я, как сокровище, навсегда сохранил в памяти и с радостью дал бы его пространное описание, если бы не опасение, что в данный момент оно неуместно.)

Как правило, проезжавшие автомобили были служебными. Я понял это по знакам, которые видел на столбах по пути в Шрёдер, намалеванных на бортах грузовиков или на флажках, полоскавшихся над капотами джипов. Они напоминали геральдику армий какого-то крестового похода: резисторный мостик, вздыбившийся на поле собольего и красного; диод, дремлющий на четвертичном поле горностаевого и зеленого.

Уделял я некоторое внимание архитектуре Дингов, но, по правде сказать, меня непрестанно отвлекала виселица. Архитектура же виселицы на редкость проста.

По прошествии двух дней пребывания в этом преддверии ада ко мне явилась первая посетительница. Это была Жюли, но ее облик так изменился, что сперва я подумал, не переодетая ли это шпионка Динго. (Заключение чревато развитием параноидальных наклонностей.) На ней было платье до полу с высоким воротом и длинными рукавами, какие носили женщины Динги, а красивые волосы скрывались под топорно изготовленным пробковым шлемом — такие я видел из окна на головах некоторых прохожих.

— Жюли! — воскликнул я. — Что они с тобой сделали?

— Я была репатриирована. — У нее не хватило смелости поднять на меня взгляд, да и вся манера поведения выглядела неестественной и наводила на мысль о принуждении. Несомненно, это можно было отнести на счет вооруженного охранника, который следил за нами через открытую дверь.

— Ты намекаешь, что они заставили тебя…

— Никто меня не заставлял. Я просто решила стать Динго. Они не такие уж плохие, как мы думали. Далеко не все похожи на Бруно. Даже и он ничего, если познакомиться с ним поближе.

— Боже мой, Жюли! Тебе не стыдно?

— Ах, не расстраивайся. Я не это имела в виду. Бруно слишком влюблен в Роксану, чтобы думать еще и обо мне. Кроме того, он все еще прикован к больничной койке.

— Это не то, что имел в виду я.

Но Жюли жизнерадостно продолжала:

— Они собираются пожениться, как только он выйдет из больницы. Ну не чудесно ли это? В самолете по дороге сюда, после того как ты выпрыгнул и бросил меня, Бруно бредил и рассказал мне о себе все. Не скажу, что я многое поняла из его рассказа. Представляешь, ты ему по-настоящему понравился! Так он сказал. Он лежал на носилках, весь в бинтах. Мы все боялись, что самолет вот-вот разобьется, а он повторял: «Так меня не отделывали Бог знает с каких пор. Парень — что надо! Мы будем в одной команде — Белый Клык и я». Может быть, это был просто бред, но говорил он серьезным голосом. Он хочет, чтобы ты навестил их обоих, как только сможешь. Я объяснила ему, что это может случиться не скоро.

— Если вообще случится.

— Именно такое предположение высказала Роксана. И у меня возникло ощущение, что она этим ничуть не огорчена. Она все еще очень гневается на тебя за то, что ты изуродовал Бруно.

— Но я пытался защитить ее честь.

Продолжение той истории, какую Жюли наконец обрисовала мне в свойственной ей рассеянной манере, выглядело следующим образом: Роксана, увидев, как я набросился на Бруно с топором, внезапно сообразила, что она без памяти влюблена в своего мучителя. Ее новообре-тенная любовь каждым своим атомом оказалась такой же сильной, какой минуту назад была ненависть к нему. В охватившем ее в этот момент сострадании она так разозлилась, что была готова обрушить мой топор на меня. Однако Жюли и подоспевшие Динги смогли остановить ее. С тех пор она одержима стремлением отомстить более коварным способом.

— А Крохотуля? — спросил я. — Что она сделала с Крохотулей?

— О, мне нечего было бояться. Она просто читает ей из этой пропагандистской книги, которая так нравится всем Дингам. Она называется «Жизнь человека». Роксана убеждает Крохотулю, что быть любимицей очень гадко, но первое, что девочка спросила, снова увидев меня, было: «Где моя Сворка?» Ей никак не свыкнуться с мыслью, что Сворки больше не будет никогда.

— Жюли, не говори так. Конечно же, она получит ее снова. Все мы получим. Разве ты не слыхала о Холме Игле? Плуто и Кли уже, вероятно, вернулись на Лебединое озеро или на Титан, а еще через неделю-две…

Упоминание родного дома Святого Бернара отозвалось глубокими стенаниями, слетевшими с его губ:

— Gott! Welch Dunkel hier! [10]

Жюли взволнованно прижала палец к губам:

— Тсс! Нам не дозволено вспоминать об этом. Это больное место Дингов.

— Что они намерены с нами сделать, Жюли? — прошептал я.

Она грустно покачала головой, избегая моего пристального взгляда.