Время покупать черные перстни

Коммуналка спала мертвым сном. Сошкин унял лихой стэп и, прокравшись к своей двери, замер, пораженный.

В его комнате кто-то приглушенно чертыхался.

Не ведая, что творит, Сошкин рванул дверь на себя…

Вся комната белела от разбросанных рукописей. А в лунном нимбе застыл Степной — с черновиком последнего рассказа.

— Где, где, где ОНА?! — гневно взорвался издатель, обернувшись. — Где, я спрашиваю!!!

И топнул кованым сапогом. На Степном, как литая, сидела черная униформа, а оскаленный рот пылал страшным фиолетовым огнем. Как школьные чернила.

Евгений Дрозд

Феникс

I

Сигнал интеркома острогой пронзил душу и выдернул ее из уютной заводи сновидения навстречу беспощадной реальности. Не раскрывая глаз, я нашарил на стене клавишу ответа.

— Да, — сказал я хрипло. — Слушаю.

Голос капитана-психолога звучал несколько виновато.

— Извините, Геннадий Альгертович, что разбудил вас раньше времени, но нам нужно поговорить. Прошу вас зайти минут через десять в кают-компанию.

— Слушаюсь, Евгений Дмитриевич, через десять минут буду.

— Я еще вас попрошу — разыщите Вараксу и тоже пригласите ко мне.

— А где он может быть?

— Не знаю. Во всяком случае, не в своей каюте. Там никто не отвечает.

— Хорошо, Евгений Дмитриевич, выхожу… Капитан дал отбой.

Я посмотрел на часы. До моей смены оставался еще час, а поспать мне дали всего лишь три. Я застонал. Господи, когда, наконец, я смогу выспаться? Перевернуться бы сейчас на другой бок, уткнуться в подушку, зарыться в одеяло и ничего не слышать… Я вскочил с койки, потому что чувствовал — еще секунда, и я закрою глаза и в самом деле засну. Быстро оделся, убрал койку в стену. В каюте, более похожей на одноместное купе, царила мягкая полутьма утренних сумерек. Я с детства люблю такое освещение, поэтому света включать не стал. Термос с кофе я приготовил еще с ночи, он стоял на столике около единственного в каюте иллюминатора. Отпивая маленькими глоточками горячую, горькую жидкость, я приблизил лицо к толстому, закаленному стеклу. Под нами были горы. Видимо, «Цандер» пролетал уже над Гималаями. Заснеженные вершины медленно проползали совсем рядом с самолетом, и шли мы, судя по всему, на высоте три-четыре километра.

Я допил кофе, ополоснул стаканчик-колпачок и вышел в коридор. Здесь было пусто и темно. Плафоны горели через один и то вполнакала. По сторонам шли закрытые двери кают «галерников» и других членов экипажа. Почти на половине из них висели прикрепленные липкой лентой бумажки с красным крестом. Знак карантина.

Размышляя, куда черти могли в такой час занести Вараксу, я дошел до каюты бортового доктора. Дверь была приоткрыта, я постучал и, придерживая дверь за ручку, заглянул внутрь.

Доктор в одежде сидел на откинутой койке — то ли уже встал, то ли еще не ложился. На коленях у него стоял открытый чемоданчик со всякими медицинскими причиндалами. Доктор что-то в нем перекладывал, чем-то звякал. На столике у иллюминатора бледным пламенем горела спиртовка. Надо полагать, что доктор, как и я, любил покойный час утренних сумерек, поскольку электричество и у него не было включено.

— Доброе утро, Роберт Карлович, — сказал я. — Как там наши?

Доктор, не отрываясь от своего занятия, что-то буркнул. Слов я не разобрал, но этого и не требовалось. И так было ясно, что утро отнюдь не доброе и что больные продолжают оставаться больными. И на ноги они встанут не скоро, а значит, и выспаться мне и всем остальным «галерникам» придется тоже не скоро. Не раньше чем вернемся в Капустин Яр.

«Цандер» заложил пологий вираж, мы вышли из тени горного массива, и через иллюминатор в каюту ворвались прямые лучи только-только взошедшего солнца. Огонь спиртовки стал совсем невидимым, а на лице доктора резче обозначились морщины, складки у рта и мешки под глазами.

«Да, — подумал я, — старику нелегко… Впрочем, кому сейчас легко?» А вслух сказал:

— Извините, доктор, вы случайно Вараксу не видели? Роберт Карлович со вздохом захлопнул чемоданчик и посмотрел наконец в мою сторону. Даже при таком освещении было заметно, что глаза у него красные от бессонницы.

— Я видел Вараксу, Геннадий Альгертович, — усталым голосом ответил он. — Четверть часа назад Богдан Янович проследовал на смотровую площадку на верхней палубе «Цандера», чтобы, по своему обыкновению, встретить рассвет и позаниматься дыхательными упражнениями. Вы его там найдете, Геннадий Альгертович…

— Спасибо, Роберт Карлович, извините, — проговорил я, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Век живи — век учись. Оказывается, у Вараксы есть привычка встречать рассвет, а я об этом даже не подозревал. А ведь он числится в моей четверке «галерников».

Смотровая палуба не герметизирована, и по ней гуляют ледяные сквозняки. Я запахнул полы куртки и сглотнул слюну, чтобы выровнять давление. Богдан, голый по пояс, стоял у широкого, во всю стену, смотрового окна и сквозь поляроидные стекла мрачно созерцал огненный шар, висевший в фиолетовой пустоте меж двух сверкающих, заснеженных пиков. Меня он не заметил. Я кашлянул. Богдан вздрогнул и метнул в меня какой-то дикий взгляд. Впрочем, лицо его тут же расслабилось.

— Чего тебе? — буркнул он.

— Капитан-психолог вызывает. В кают-компанию.

Варакса ответил не сразу. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он бросил озабоченный взгляд в сторону Солнца, потупил взор, что-то обдумывая, и лишь тогда ответил:

— Понял. Передай, что иду. Оденусь только…

По дороге в кают-компанию я все пытался представить себе набор хромосом, породивший личность с таким здоровьем и такой внешностью. Фигура древнегреческого атлета, смуглая, матовая кожа ямайского невольника-мулата и профиль римского императора в сочетании с кельтскими глазами и шевелюрой. Да и характер — напористость добивающегося взаимности Казановы и кротость караибского флибустьера. Откуда бы это все в его родном Ивье? Впрочем, мать его, кажется, не то ассирийка, не то азербайджанка — горячая южная кровь, все такое…

В кают-компании был только капитан-психолог. Он глядел в иллюминатор, стоя с заложенными за спину руками.

— Садитесь, Геннадий Альгертович, — сказал он. — А что Варакса?

— Сейчас будет, Евгений Дмитриевич.

— Что ж, подождем.

Он снова отвернулся к иллюминатору.

Я опустился на круглую табуретку-пуф, прислонился к стене и вытянул ноги. Перед глазами оказались атрибуты кают-компании, коими она отличалась от всех остальных отсеков корабля: полка с двумя десятками книг и стереокассетником и большая фотография над ней. Фотку эту я видел сотни раз, но надо же куда-то глядеть. Вот я и пялился на изображение летательного аппарата сигарообразной формы, с пропеллером в носовой части и ракетной дюзой в кормовой, с тремя парами коротких, широких крыльев, идущих одна за другой вдоль фюзеляжа, и со множеством иллюминаторов. Многие думали, что это снимок нашего самолета. На самом деле это была фотография модели межпланетного аэроплана-ракеты, проект которого Фридрих Артурович Цандер разработал еще в 1924 году. В проекте было предусмотрено измельчение и сжигание в качестве ракетного топлива металлических частей самолета, ставших ненужными. Таким образом, увеличивалась дальность полета. Странно, Цандер серьезно верил в осуществимость этой идеи, мечтал полететь на своем аэроплане на Марс. А ведь тогда это было чистейшей фантастикой. Увлеченные в те времена люди жили…

Часто бывает, что техническая мысль описывает круг и возвращается к старым, как кажется, давно похороненным идеям. Был изобретен усилитель Дойлида, появились компактные термоядерные реакторы с принципиально новым методом удержания плазмы, и оказалось вдруг, что форма модели Цандера идеально подходит для исследования верхних слоев атмосферы Венеры, и вот, пожалуйста, мечта подвижника Фридриха Артуровича воплощается в титановых сплавах. Ну, конечно, части самолета мы не сжигаем, хотя, в случае нужды, и это можем. Но вообще-то, когда мы идем на ракетной тяге, то испаряем рабочее вещество. А им может быть все что угодно — камни, песок, вода…