Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, вариа

В самом начале повествования Сорокин „пил вино и размышлял…“, в журнальном варианте: „…с отвращением прихлебывал теплый „бжни“ и размышлял…“ Страницей позже во фразе „я взял стакан и сделал хороший глоток“ вместо ХОРОШИЙ — ЛЕЧЕБНО-ДИЕТИЧЕСКИЙ. И еще чуть позже: „…подумав с отчаянной отчетливостью, что не вина этого паршивого надо было купить мне вчера, а коньяку. Или, еще лучше, пшеничной водки“, — здесь вино заменено на воду.

Переделан поход Сорокина в кондитерский магазин, где слева от входа — кондитерские изделия, а справа — горячительные напитки. В рукописи и во всех остальных изданиях: „Где слева мне не нужно было ничегошеньки, а справа я взял бутылку коньяку и бутылку „Салюта““. В журнальном же издании: „Где справа мне давно уже не нужно было ничегошеньки, а слева я взял полдюжины „александровских“ и двести грамм „ойла союзного“, каковое, да будет вам известно, „представляет собой однородную белую конфетную массу, состоящую из двух или нескольких слоев прямоугольной формы, украшенную черносливом, изюмом и цукатами““. И далее Сорокин возвращается домой, „прижимая локтем к боку бутылки“… Соответственно: „…прижимая нежно к боку пакет со сластями“. Уже придя домой, Сорокин думает о приятном предвкушении, которого он не чужд, „как и все мои братья по разуму“, что напоминает читателю предыдущую страницу, где описывались стоявшие в очереди за спиртным „братья по разуму“. В журнальном варианте вместо БРАТЬЯ — БРАТЬЯ И СЕСТРЫ: сладкое любят все. И далее соответственно изменены приготовления Сорокина к ужину: вставлено „поставим чайник“, убрано „бутылки“, вставлено „блюдце с пирожными и Ритина вазочка с „ойлом союзным““.

Значительно урезан по той же причине и первый абзац второй главы, где Сорокин чувствует себя на следующее утро плохо, так как по причине принятия спиртного не выпил лекарство; думает, не похмелиться ли, рассуждает о похмелье — главном признаке алкоголизма, а затем уже — с радостью — об отсутствующей бывшей жене. Осталось только:

С вечера я не принял сустак, и поэтому с утра чувствовал себя очень вялым, апатичным и непрерывно преодолевал себя: умывался через силу, одевался через силу, прибирался, завтракал… И пока я все это делал, боже мой, думал я, как это все-таки хорошо, что нет надо мной Клары и что я вообще один!

В утреннем звонке дочери убран ее вопрос: „Опять сосуды расширял?“, а после разговора с дочерью Сорокин на радостях не „плеснул себе с палец коньяку и слегка поправился“, а „ссыпал в чашку последние остатки бразильского кофе, которые хранил для особо торжественного случая“.

Из перечисления, какими недостатками разрешается обладать положительному герою соцлитературы, исчезло: „Ему даже пьяницей дозволяется быть и даже, черт подери, стянуть плохо лежащее (бескорыстно, разумеется)“.

В Клубе Сорокин скромно заказывает бутылочку „пльзеньского“ вместо: „…пузатый графинчик (нет-нет, без этого не обойдется, я это заслужил сегодня)… и еще соленые грузди, сопливенькие, в соку, вперемешку с репчатым луком кольчиками, и по потребности минеральной… или пива?., нет, минеральной…“ Убрано замечание насчет подошедшего Гарика Аганяна, „у которого через час начинался ихний семинар“: „Пить он поэтому не стал и заказал себе что-то пустяковое“. Как убрано и уточнение насчет Жоры Наумова: „В одной руке он держал наполовину опорожненный графинчик, а в другой — пиалу с остатками столичного салата“. Поэтому далее, рассказывая о Косте Кудинове, Жора разглядывал мир не „сквозь рюмочку с водочкой“, а через „фужер с минеральной“. Хотя графинчик и появляется чуть позже, когда подошедший Петенька Скоробогатов „наливает себе из Жориного графинчика“ (в оригинале: „…наливает себе водки из моего графинчика…“). Далее в застольной беседе Сорокин не „выпил рюмку водки“, а „отхлебнул пива“. А затем убран целый абзац о посещении Сорокиным туалета; убран не по причине неприличия (ничего там такого в описании нет), а опять из-за упоминания об оставшемся дома коньяке и из-за описания признаков алкогольного опьянения у Сорокина: „Я был уже основательно набравшись. Я чувствовал это потому, что щеки у меня онемели и все время хотелось выпячивать нижнюю челюсть. Пожалуй, на сегодня было достаточно“. И укоряет себя Сорокин не „я тут водку пью“, а „я тут разговоры разговариваю“. Исчезла появившаяся вместе со Славой Крутоярским большая бутылка пшеничной.

Петенька и его приятель так дружно закивали, что „привлекли общее внимание“, а не „что водка плеснулась у них из фужеров“. Далее Сорокин не „выпил и закусил ломтиком остывшего бифштекса“, а „допил свое пиво и принялся доедать остывший бифштекс“. И при уходе Сорокина убрано уточнение, что уходил он „твердо шагая“.

В больнице Костя обещает выставить Сорокину коньячку, это еще от журнального варианта осталось, но убрано мысленное замечание Сорокина: „Рассказывать про коньячок — занятие столь же бессмысленное и противоестественное, как описывать словами красоту музыки“.

Хотя в одном случае упоминание о спиртном даже вставили — когда речь заходит о предположении, что Мартинсон тайно гонит наркотики. Наркотики здесь заменили на табуретовку.

Домой Сорокин торопится не к „коньячку моему“, а к „лекарствам моим“.

Утром, погружаясь в „пучину вселенской тоски“, Сорокин вспоминает о том, что раньше это его пугало и заставляло „опрокинуть стакан спиртного“, теперь же он перестал этого пугаться… В журнальном варианте добавляется: „…а от спиртного меня отлучили…“ И вспоминает он не вчерашнюю „водочку под соленые грузди“, а лишь бутылочку „пльзеньского“.

Рогожин публично отчитал Ойло не за „появление в столовой в нетрезвом виде“, а за „повышение голоса в столовой“.

Пришедшая к Сорокину дочь готовит ему мясо, затем подает кушать, а еще наливает ему „на два пальца коньячку“ — последнее, конечно, убрано.

Рассказывая о „Жемчужнице“, Сорокин перечисляет ее особенности, из которых убрано то, что это „питейное заведение“ (заменено на „симпатичное заведение“), что там „всегда есть пиво“ и что „а вот раков я не видел там никогда“. В самой „Жемчужнице“ Сорокин берет не пиво, а „пепси“, „падший ангел“ — тоже.

Первый разговор об объективной ценности художественного произведения с Михаилом Афанасьевичем Сорокин характеризует как беседу с графинчиком („…и в перспективе второй графинчик…“); графинчики здесь заменены на кофейнички.

Из планирования Сорокиным ужина исчезает „коньячок“, а из самого ужина: „коньячок пролился в пузатую рюмку… <…>

Я опрокинул рюмку… <..“> Я прошел на кухню, вылил в рюмку остатки коньяка и выпил маленькими глоточками, как японцы пьют сакэ“. И заменено „Налил вторую рюмку, отхлебнул… „— на „Добавил картошки…“ Вместо „слегка навеселе“ — „удовлетворен зрелищами“ (телевидением). Вместо „поглядел на свет через пустую бутылку“ — „заглянул в пустую жестянку из-под кофе“.

Сорокин, вспоминая о работе в доме творчества, перечисляет ограничения, способствующие продуктивной работе: „Никаких коньяков. Никакого трепа. Никаких свиданий. Никаких заседаний. Никаких телефонных звонков. Никаких скандалов и юбилеев“. КОНЬЯКОВ заменено на БДЕНИЙ.

И в финале повести о Сорокине говорится: „И надраться он отнюдь не успел, это ему еще предстояло“. В журнале: „И тем более надираться он отнюдь не собирался“.

Рассказывая о военной биографии Сорокина, Стругацкие пишут: „Нас с Кузнецовым за неделю до выпуска откомандировали в Куйбышев в ВИП“. „ВИП“ на всякий случай (неразглашение!) из журнального варианта был изъят здесь и чуть дальше по тексту. Убрана запись в дневнике: „Цветок душистых прерий Лаврентий Палыч Берий“.

Не совсем понятно, почему Стругацкие вставили в журнальный вариант отсутствующий в рукописи отрывок, и главное: почему они его потом убрали из книжных изданий? Неужто ретивые цензоры уловили в самокритичных суждениях Сорокина поклеп на всех писателей, пишущих о войне, и заставили включить в повествование нечто этакое… И поэтому Авторы убрали его позже. Хотя написан он так талантливо и с чувством, что мог бы и остаться.