Искатель. 2009. Выпуск №3

Молчавший все это время хозяин «РОССНЭКа» неожиданно вскочил из-за стола и ринулся к встроенному сейфу, с лязгом открыл его, достал большую кожаную папку и швырнул на стол.

— Раз такое дело, — произнес он заметно срывающимся голосом, — провались оно все пропадом! Не вижу смысла скрывать. Вот она, эта проклятая рукопись. Точнее, ее шестая часть, находящаяся у меня на сохранении. Ведь ты за ней, убивец эдакий, пришел? На, подавись, гнида ученая!

— А налет на квартиру, — продолжил он, обращаясь уже к Костромирову, — и впрямь я организовал (но это не для протокола — если что, откажусь!), хотел изъять заполученные вами предыдущие части. До последнего надеялся сохранить эту… некрасивую историю с Феофилом в тайне. Да и кому, скажите на милость, станет хуже от того, если Мелиссин так и останется в чине святого? Никому! И коммерции польза… Но теперь, как сам в прошлом оперативный работник, понимаю, что все с неизбежностью выплывет. Слишком все это далеко зашло — пять трупов чересчур даже для меня. Поэтому считаю своим долгом все рассказать и расставить все точки…

Не успев закончить фразу, Алексей Владимирович Прошин внезапно захрипел, схватился одной рукой за горло, а второй за сердце и, страшно изменившись в лице, стал тяжело заваливаться куда-то вбок. Два стоявших рядом охранника успели его подхватить, бережно усадить в кресло и принялись спешно развязывать галстук и расстегивать сорочку, остальные эсбэшники, все как один, выхватили трубки мобильных и стали лихорадочно набирать «03».

Вадим Вадимович вопросительно посмотрел на Костромирова.

— Полагаю, уже поздно, — ответил тот на немой вопрос следователя, — никакая «скорая» здесь уже не поможет.

— Но, ядрен-матрен, — изумленно выругался Хватко, — как же он сумел? Он же в наручниках!.. Эй! — обратился он к растерянно столпившимся возле уже безнадежно мертвого хозяина секъюрити. — Шеф ваш что-нибудь пил или ел после появления этого… Пеклова? Нет? Чертовщина какая-то! Может, просто сердечный приступ?

— Посмотри на его лицо, — сказал Костромиров, — он умер от удушья. Думаю, яд проник через повреждения на коже… Ну, конечно! Ах, я старый осел! Мог бы и раньше… тогда бы, может быть…

— Хе-хе-хе! Хи-хи-хи! — неожиданно безумно захихикал скованный Пеклов. — Ничего и не может! Не может! Антидота не существует!

— Так я прав! — вскричал Горислав Игоревич, цодскочив к пленнику. — Царапина! Ну-ка покажите ваши ногти!

— Не трудитесь, профессор, — ответил Пеклов, — все так. И будьте сами поосторожнее — я смазал два ногтя правой руки батрахотоксином.

— Боже мой, — ахнул Костромиров, — «листолаз ужасный»!

— Он самый. Вижу, вы подготовились. Яд кардиотоксического действия. Добывается из кожных желез малюсенькой, безобидной на вид древесной лягушки, обитающей в Колумбии. При попадании в кровь через слизистую оболочку, трещинку в коже или, как в данном случае, через царапину — гарантированная смерть в результате резкого сужения коронарных сосудов и остановки дыхания. Отпущенное человеку время зависит от дозы и варьируется от пяти до тридцати минут. Но в любом случае господин Прошин продержался гораздо дольше, чем я рассчитывал. Горислав Игоревич угадал — батрахотоксином я смазал ногти указательного и безымянного пальцев правой руки. Пришлось, разумеется, их для этого сначала как следует отрастить и заострить. Повторяю — эффективного антидота до сих пор не найдено, так что не суетитесь понапрасну. Хе-хе!

— Щас мы тебя по кусочкам рвать будем! — неестественно спокойным голосом сообщил один из охранников, и все эсбэшники разом двинулись к не прекращающему хихикать отравителю.

На их пути тут же возник следователь Хватко.

— Всем стоять! — рявкнул он, вытаскивая из наплечной кобуры табельный пистолет. — Я теперь тут царь и бог! До приезда следственной группы ничего не трогать, никому здание не покидать, а из кабинета сейчас все вон — мне нужно со злодеем переговорить.

Секъюрити нехотя подчинились, и вскоре в кабинете остались только трое: Костромиров, Хватко и Пеклов. Конечно, если не считать бездыханного трупа несостоявшегося олигарха.

Пока Вадим Вадимович звонил по телефону и вызывал оперативно-следственную группу, Пеклов наконёц перестал хихикать и сообщил совершенно спокойным голосом:

— Если у вас, господа, есть ко мне вопросы, советую поспешить: по моим расчетам, в вашем распоряжении не более пяти — десяти минут.

— Что так? — удивился Хватко.

— Вот дьявол! — выругался Горислав Игоревич, зайдя за спину бывшему секретарю-референту и осторожно, не прикасаясь, осматривая его руки. — Он расцарапал себе ладонь и запястье левой руки! И, видимо, уже достаточно давно.

— Как только понял, что вы меня, профессор, раскусили, — отвечал Пеклов. — Эх, об одном жалею: главный злодей — протоиерей Серафим — от возмездия моего ушел. Так что препоручаю его в ваши правосудные руки — ведь он убийца тоже, на нем кровь семерых старцев безвинных.

— Каких еще старцев! — буквально простонал следователь. — Мало нам твоих «жмуриков», Митридат недоделанный!

— Сейчас все расскажу, слушайте: все так и было, как Гор Игорич рассказал. Только манускрипта я из библиотеки скитской не хитил. А было вот что. Жил там, поживал себе в тиши и благости, раны душевные уврачевывал. А тут приезжает отец Серафим с визитом. Я ведь незадолго перед тем ему с оказией сообщил об обнаруженной мною рукописи с мелиссиновым житием — уж больно уникальное произведение. Вот профессор соврать не даст — подобных памятников византийской, ни тем паче древнерусской литературы еще науке известно не было! Вот отец Серафим и примчался. Побеседовал, осмотрел скрипторий. «Житие» очень его заинтересовало — прочел, аж руки затряслись. Ладно! Ночью я бодрствовал, как и всегда в молитвенном бдении, гляжу: Серафим через двор тихохонько идет — и прямиком в скрипторий. Что, думаю, такое! Через некоторое время туда же старец Паисий, отец-эконом наш. Я заинтересовался — за ними, подхожу — что за притча? — дымом тянет, забегаю — отец-эконом с пробитой головой лежит, а Серафима и манускрипта и след простыл. То есть похитил манускрипт зачем-то, а будучи застигнут экономом, убил старика и, чтобы сокрыть следы преступления, запалил скит — да деру! Вот какая сволочь.

Я пытался погасить пламя, — продолжал Пеклов отрывистыми фразами и дыша с заметным уже трудом, — но древние пергаменты, сухие как порох, вспыхнули почти все разом: несколько секунд — и вокруг меня было сплошное пекло; короче, весь монастырь занялся. Будто вязанка хвороста! Пока я тушил, центральная балка — насквозь изъеденная жучком и ветхая как мумия — легко перегорела и потолок в общей келье, где спали все семеро старцев, разом — ба-бах! — рухнул. Все погибли. Один я спасся. Но никто про это не знал. Поскольку постриг я не принимал, то жил в отдельной келье, как послушник, наружу и носа не казал — такое на себя добровольное послушание принял. Сразу сел на лодку — и на материк. Думаю, поймаю убивца! Но не угнался. Вернулся в Москву. Одна мысль овладела моим сознанием — отмстить за невинно убиенных святых старцев, с коими за два года я совершенно сроднился и от которых ничего, кроме добра, никогда не видел! Такую клятву еще там, на Святой Горе, перед пылающим Ксилургудал.

Стал изучать, расследовать, вынюхивать. И как только выяснил про существование Ордена и связанные с ними преференции — все моментально встало на свои места! Из содержания книги я знал, что, коли она будет опубликована, встанет вопрос о деканонизации Феофила. В любом случае над орденом повиснет реальная угроза ликвидации. Во всяком случае, преференции-то наверняка бы накрылись. Какие преференции, когда сам орден сомнителен? Но уничтожили ли они манускрипт? Если нет, у кого он из членов Ордена? Чтобы окончательно разобраться и чтобы покарать всех сопричастных — ибо очевидно, что сам Господь избрал меня своим ангелом-мстителем, поскольку чудесным образом уберег от пламени, — устроился секретарем-референтом к Щербинскому-младшему, одному из орденоносцев. Время шло, а дело стояло. Постепенно понял, что члены ордена составили некий заговор — периодически встречались, по двое-трое, а то и все разом. Почуял — пора действовать. Решил начать с Пухлякова, он самый робкий, легко расколоть. Перед смертью он мне признался — пришлось, конечно, повозиться с ним для этого, но не слишком, — что манускрипт они поделили на семь частей, которые хранятся у каждого из членов ордена — чтобы все были повязаны и чтобы никто отдельно не смог бы обнародовать всю книгу. Или даже какую-то значимую ее часть. А уничтожить ее не решились. Ну, дальше вы почти все знаете — покарав очередного, я подбрасывал хранимую им часть книги вам, профессор. Почему вам? Знал вас как опытного медиевиста, кроме того — атеиста, следовательно, никакие соображения, типа, не оскорбить бы религиозные чувства или пиетет пред Священным Синодом, вас бы не остановили, в плане придания этого документа гласности… Ох-ох… помираю… последняя — седьмая — часть манускрипта у иудушки-Серафимушки… Прочтете, все сами уразумеете… кончаюсь… чую, гореть мне в аду за то, что… не до конца исполнил… Дышать… не могу…