Нечто подобное

Стоун простонал и снова присоединил сложную систему электродов к голове.

— Хорошо, — сказал он, — я ненавижу Яна Дункана потому, что он одарен, а я нет. Пусть я предстану перед судом из двенадцати моих соседей, которые решат, что за наказание мне полагается за мой грех, но я настаиваю, чтобы Яну Дункану дали новый тест! Я этого так не оставлю — у него нет права оставаться здесь, среди нас. Это неправильно как юридически, так и морально.

— По крайней мере сейчас вы честны, — сказал Дойль.

— На самом деле, — сказал Стоун, — мне нравится этот ансамбль; мне понравился их номер прошлым вечером. Но я должен поступать в интересах всего общества.

Ему показалось, что машина фыркнула в презрительной усмешке, когда выплевывала вторую карточку. Но, возможно, это было всего лишь его воображение.

— Вы раскрываетесь все глубже и глубже, — сказал Дойль, читая карточку. — Взгляните. — Он хмуро передал карточку Стоуну. — Ваша душа — это хаос путаных, амбивалентных мотивов. Когда вы исповедовались в последний раз?

— Мне кажется, в прошлом августе, — пробормотал Стоун, покраснев. — Тогда священником был отец Джонс. Да, должно быть, это было в августе. — На самом деле это было в начале июля.

— С вами предстоит много работы, — сказал Дойль, доставая сигарету и откидываясь на спинку кресла.

Первым номером программы в Белом доме они после долгих обсуждений и жарких споров решили исполнять Канцоне в Д Баха. Элу всегда она нравилась, несмотря на сложность исполнения, двойные паузы и все такое. От одной мысли о канцоне Ян Дункан начинал нервничать. Теперь ему хотелось, чтобы они решили исполнять гораздо более легкую Пятидесятую сюиту Чело без аккомпанемента. Но было слишком поздно. Всю информацию Эл уже послал секретарю по искусству Белого дома, мистеру Гарольду Слезаку.

Эл сказал:

— Ради Бога, не волнуйся, у тебя вторая партия. Ты не возражаешь?

— Нет, — ответил Ян. Действительно, это было некоторое облегчение: у Эла партия была гораздо труднее.

По периметру стоянки драндулетов номер три двигался папуула, пересекая тротуар, спокойный и вкрадчивый в поисках предполагаемого клиента. Было только десять утра, и еще не появился никто, кого бы стоило ухватить. Сегодня стоянка была расположена в холмистой местности Оуклэнда в Калифорнии, среди затененных деревьями улиц лучшего жилого района. Напротив стоянки Ян видел «Джо Льюис», поражающее своей странной архитектурой многоквартирное здание на тысячу единиц, в основном заселенное богатыми неграми. В утреннем солнце здание казалось особенно аккуратным и ухоженным. Перед входом патрулировала стража с ружьем и флагом, не позволяя войти никому, кто не жил в доме.

— Слезаку надо обсудить программу, — напомнил Эл. — Может, Николь не захочет слушать канцоне. У нее очень своеобразный вкус, и он меняется все время.

Ян представил, как Николь сидит в огромной кровати в розовой с оборками рубашке, завтрак стоит рядом с ней на подносе, а она просматривает программу концерта, представленную ей для одобрения. Она уже о нас слышала, подумал он. Она знает о нашем существовании. В таком случае мы действительно существуем. Как ребенок, которому необходимо показать матери, что он делает, мы стали существовать, приобрели какое-то значение благодаря лишь взгляду Николь.

А что будет, когда она отведет свой взор? — подумал он. Что будет с нами потом? Мы распадемся, канем в Лету? Обратно в хаос бесформенных атомов, откуда мы и пришли. В мир небытия. В мир, где мы до сегодняшнего момента и существовали.

— Она может вызвать нас «на бис», — сказал Эл. — Она даже может попросить об особой услуге. Я все разузнал, и, похоже, иногда она просит исполнить «Счастливого фермера» Шумана. Понял? Нам надо бы порепетировать «Счастливого фермера» на всякий случай. — Он задумчиво подул на кувшин.

— Я не могу, — резко сказал Ян, — не могу я продолжать. Все это слишком важно для меня. Что ни6удь случится: мы ей не понравимся и нас выкинут. И мы никогда этого не забудем.

— Слушай, — начал Эл, — у нас есть папуула. И это дает нам… — Он замолчал. Высокий, сутуловатый, немолодой уже человек в дорогом костюме из натурального серого волокна шел по тротуару. — Боже, это сам Люк, — сказал Эл. Он казался испуганным. — Я видел его всего дважды в жизни. Должно быть, что-то случилось.

— Лучше смотай папуулу, — сказал Ян. Папуула начал двигаться по направлению к Луни Люку.

— Я не могу, — сказал Эл, совершенно сбитый с толку. В отчаянии он нажимал на кнопки у пояса. — Он не реагирует.

Папуула дошел до Люка, тот нагнулся, поднял его с земли и, держа папуулу под мышкой, направился к стоянке.

— Он меня одолел, — сказал Эл, ошеломленно смотря на Яна.

Открылась дверь, и вошел Луни Люк.

— Нам доложили, что вы использовали его в свободное время в личных целях, — сказал он Элу. У него был низкий суровый голос. — Вас предупреждали, что этого делать нельзя: папуула принадлежит не оператору, а станции.

— Видишь ли, Люк, — сказал Эл.

— Вас следовало бы уволить, — сказал Люк, — но вы хороший продавец, и я вас оставлю. Однако вам придется работать без помощи. — Схватив папуулу еще крепче, он направился к двери. — Мое время дорого, мне надо уходить. — И тут он увидел кувшин Эла. — Это не музыкальный инструмент — это то, в чем держат виски.

— Послушай, Люк, это реклама, — сказал Эл. — Выступление перед Николь означает, что сеть стоянок драндулетов получит престиж. Понимаешь?

— Мне не нужен престиж, — сказал Люк, останавливаясь у двери. — Я не занимаюсь поставками Николь Тибодокс; пусть она управляет своим обществом так, как хочет, а я буду делать с драндулетами то, что я хочу. Она меня не трогает, и я ее не буду, меня это устраивает. И не порть ничего. Скажи Слезаку, что ты не можешь выступать, и забудь об этом; ни один нормальный взрослый мужчина не станет дудеть в пустые бутылки.

— Здесь ты не прав, — сказал Эл. — Искусство можно найти даже в самых обыкновенных вещах, например в этих кувшинах.

Ковыряя в зубах серебряной зубочисткой, Люк сказал:

— Теперь у вас нет папуулы, чтобы смягчить сердца Первого семейства. Подумайте лучше об этом. Вы что, надеетесь добиться успеха без папуулы? — Он ухмыльнулся.

Помолчав, Эл сказал Яну:

— Он прав. Нам помог папуула. Но, черт возьми, давай все равно попробуем.

— Ты смелый, — сказал Люк. — Но совершенно безмозглый. Все же ты мне нравишься. Теперь я вижу, почему ты всегда был первоклассным продавцом в моей фирме — ты не сдаешься. Бери папуулу на вечер твоего выступления, а наутро верни его мне. — Он кинул круглое, похожее на клопа существо Элу; поймав его, Эл прижал папуулу к груди, как подушку. — Может, это и будет хорошей рекламой для драндулетов, — задумчиво сказал Люк. — Но я знаю: Николь нас не любит. Слишком много людей улизнуло из ее рук при нашей помощи; мы — брешь в маминой крепости, и мама знает об этом. — Он снова ухмыльнулся, показав золотые зубы.

— Спасибо, Люк, — сказал Эл.

— Но управлять папуулой буду я, — сказал Люк. — Издалека. Я в этом немного опытнее тебя; кроме того, его создал я.

— Конечно, — сказал Эл, — у меня, кроме того, и руки будут заняты.

— Да, — сказал Люк. — Тебе понадобятся обе руки для твоей бутылки.

Что-то в тоне Люка не понравилось Яну Дункану. Чего он хочет, подумал он. Но в любом случае у него и его дружка Эла Миллера не было выбора: им нужен был папуула. И без сомнения, Люк грог бы прекрасно им управлять; он уже доказал свое превосходство над Элом только что, и, как сказал Люк, Эл будет занят музыкой. Но все же…

— Луни Люк, — сказал Ян, — вы когда-нибудь видели Николь? — Это была внезапная мысль, интуиция.

— Конечно, — сказал Люк. — Много лет назад. У меня были куклы на пальцах. Мы с отцом путешествовали, показывая кукольные представления. И в конце концов, мы играли и в Белом доме.

— И что? — спросил Ян.

— Ей… — Люк помолчал, — ей не понравилось. Сказала что-то насчет неприличности наших кукол.