Полдень XXI век, 2012 № 10

Роберт — единственный пассажир — почти не выходил из каюты. Только по ночам появлялся на пассажирском балкончике, раскуривал неизменную сигару и разглядывал звёзды. А звёзды смотрели на мир с тем же равнодушием, с каким взирали они на обе мировые войны.

На внешнем рейде Монтевидео война догнала его. Она пришла раньше, чем лоцманский катер. Оказалось, что война никуда и не делась, а буквально притаилась за плечом — скрывалась, как и он сам, на греческом балкере.

Точно в фильмах о вторжении инопланетян, из ржавого брюха судна, из кучи гранулированного чего-то-там воспрянули боевые машины. Судя по ругани, что раздалась с капитанского мостика, экипаж оказался не в теме. Закрякал ревун, команда рванула к бункеру, оборудованному на случай пиратского нападения. Дроны, ничуть не интересуясь судном и людьми, набросились на беззащитный порт.

Так что ещё один город исчез в огне, прежде чем Роберт понял, что не предугадывает события, а сам вызывает их. Как? Кто ж его знает? Каким-то образом он связывает реальности и альтернативы, провоцирует точки бифуркации, проколы в пространстве-времени. А быть может, его задело проклятие? Там, на Африканском Роге, казалось, было возможно всё. Несмотря на давнее укоренение ислама и христианства, многие до сих пор верили в колдунов, а некоторые колдунами являлись. И на улицах разрушенных селений проклятий до солдатских ушей доносилось немало. Умирающие люди не различали тех, кто бомбил, и тех, кто пришёл следом. Проклятий хватало на всех. А быть может, всему виной магия Барселоны с её сюрреалистической атмосферой. Или даже гекатомбы Сталинграда. И каким-то образом костлявая рука дотянулась через десятилетия относительного мира и пробудила поступь войны. Роберт никогда не был силён ни в науке, ни в мистике, ни в бытовых суевериях. Он любил считать себя тупым солдатом, как тот равнодушный бык Герники.

Да, теперь он часто вспоминал голову быка на полотне Пикассо, о символичности которой так много спорили искусствоведы. Вот он и оказался, похоже, тем самым быком. Сам пройдя через множество войн (их считали мелкими, локальными, вовсе войнами не считали, но ведь солдату без разницы), он научился чуять бойню за версту. Но одно дело — чуять кровь, и совсем другое — её провоцировать. Допустим, он был быком, а кто же выбрасывает мулету? Кто прячет за спиной шпагу и выжидает, чтобы пустить её в ход?

Ответов не было. Города продолжали пылать. Кирпичная пыль мешалась с пороховой гарью. Боевые дроны высаживались и в песках, и во льдах, а поскольку всякие пески и льды кому-то принадлежали, то города всё равно разрушались, чуть раньше или чуть позже. Роберт пытался спрятаться в абсолютно нейтральных странах, куда войны не заглядывали веками. Но даже Цюрих получил свою порцию свинца и стали.

И вот когда Роберт окончательно осознал, что является эпицентром войны, вектором мирового безумия, вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Вот тогда он и побежал. И принялся выискивать логово во льдах или песках, подальше от городов, людей и их армий. Но тщетно. Он притягивал войны, как притягивал бы молнии медный штык высотой в километр во время сильной кенийской грозы. А какие там случаются грозы, Роберт испытал на собственной шкуре.

Он разозлился на судьбу и на проклятие, если это всё же было проклятием; он разозлился на весь мир и с трудом поборол соблазн укрыться в какой-нибудь из ядерных держав, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет и существует ли предел злу.

Он едва удержался. Но если его загонят в угол, кто знает. Ядерное сдерживание дело такое. и почему бы им не воспользоваться в личных целях, если припрёт?

Кажется, он опоздал на поезд. Привычка появляться в последнюю минуту сейчас сыграла против него. Впрочем, поезд могли и отменить вовсе из-за теракта, а Роберт, будучи в отключке, просто прослушал объявление.

Дым и пыль от взрыва понемногу рассеялись, их остатки вытягивала вентиляция. Роберт с трудом поднялся, опираясь рукой о стену. Осмотрелся. Толстяк превратился в ободранную тушу — ни черт лица, ни цвета кожи распознать было невозможно. Ещё три трупа с укоризной смотрели на счастливчика остекленевшими глазами. Упрёк был адресован не ему, а тому, кто привёл в действие бомбу, но Роберт воспринял обвинение на свой счёт. Хорошо, что среди погибших не оказалось детей. Лишние терзания ему сейчас ни к чему. Нервы и так ни к чёрту. Надо выбираться отсюда, не дожидаясь следователей. Опросы потерпевших теперь проводят тщательно и дотошно, и его биография выплывет почти сразу. А потом — финишная прямая и выстрел в спину.

Он сделал вид, что ему стало плохо. Схватился за бок, осел. Позволил санитарам погрузить себя в «скорую» и отвезти в клинику.

Наверное, позвонить Варпу и рассказать о свои догадках было ошибкой. Её книга об успешном миллионере, «сделавшем самого себя», уже готовилась к печати. Пусть в первоначальном виде книга не стала бы бестселлером, и мир узнал бы всего лишь об одном из счастливчиков, сорвавшем джек-пот на современных технологиях. И он бы в таком случае надолго остался в тени. И сеял бы смерть втихаря, пока какой-нибудь суперкомпьютер в Лэнгли не выдал бы оператору тревожный циркуляр о странном совпадении череды вооружённых столкновений с местом пребывания некоего бывшего наёмника, имеющего, ко всему прочему, немалый интерес в оружейном бизнесе. Но это произошло бы не скоро, ведь Роберт был парнем опытным, и компьютеру в Лэнгли пришлось бы ещё долго скрипеть силиконовыми мозгами.

Однако он не смог промолчать, а кроме Варпу рассказать историю оказалось некому. После той единственной встречи девушка как-то незаметно стала его конфессором, ну или кем-то подобным. Подобным — преподобным, так сказать.

Она слушала, не перебивая, не задавая наводящих вопросов. И наверняка сразу включила запись. Он выложил всё и говорил чётко, без эмоций, опасаясь пробудить сочувствие, проявить слабость — только не перед ней! И только под конец разговора, когда Варпу заговорила об искусстве, вызывающем видения и предчувствия, Роберт не выдержал и пожаловался:

— Последнее время мне не до живописи, стараюсь держаться подальше от картин, но как только закрываю глаза, в голове возникает один только образ — «Апофеоз войны».

— Не слышала.

— Верещагин. Он подорвался на мине. Вернее, не он сам, а линкор, на котором отправился на очередную войну. Говорят, он стоял на мостике рядом с русским адмиралом, когда сработала японская мина.

— Вы отождествляете себя с этим художником? — догадалась она.

— Пожалуй, немного, — Роберт смутился. — Всех нас ждёт какая-нибудь мина.

На самом деле таких типов, как Верещагин, он недолюбливал. Всех тех, кто появляется на передовой ради того, чтобы пощекотать нервы, набраться впечатлений или цапнуть довесок к политическому капиталу. Даже пустоголовые красотки, развлекающие моряков на американских линкорах, в сравнении с такими прагматиками выглядят более искренними.

Зачем он всё рассказал ей? Наверное, только она, стоявшая за его спиной тогда в Барселоне, могла поверить в весь этот бред. И она поверила, а поверив, переработала книгу. И получила свой искомый чёрный квадрат. Так что мир в итоге узнал не удачливого предпринимателя. Мир узнал врага. А миру как раз потребовался враг. Абсолютный враг, без идеологических заморочек, многочисленных адептов, тайных связей с разведками. Удобный враг. Такой, какого можно распылить без ущерба для политического реноме и экономических последствий.

Ему вынесли приговор. Хотя, разумеется, ни одного судебного заседания не состоялось ни в одной стране мира. Да и не могло состояться. Юриспруденция пасует, когда сталкивается с ирреальным. Так что его приговорили тайно, спущенным сверху и зашифрованным циркуляром. Спецслужбы, организации, связанные со спецслужбами и противостоящие им. Кто только за ним не охотился. Даже те, что обычно охотятся друг за другом, в его частном вопросе пришли к молчаливому консенсусу.