Хирургическое вмешательство

Глаза адепта досадливо сузились.

— Евгений Александрович…

— Получится, — покровительственно, почти мягко пообещал бог.

И сорвался с места.

«У них же огнестрел! — сердце Ксе пропустило удар. — Они стрелять собираются? В него?!» И это была последняя связная мысль шамана; за нею осталась лишь глухая боль от сознания, что Матьземля не слышит его, и помочь он бессилен — но и та исчезла, когда Ксе увидел.

Он впервые видел, как дерётся кто-то, очень хорошо умеющий драться.

Это не зрелищно.

Но красиво.

Жень двигался настолько быстро, что весь его великолепный рывок слился в одну дугу. Пылающие мечи взмахнули бритвенно-острыми крыльями, адепт пошатнулся, откидывая голову — распахнутый в беззвучном вопле рот, закатывающиеся глаза — а Жень уже был у него за спиной. Он летел в лобовую атаку, точно смеясь над наставленными на него дулами, и в воздухе за ним оставался шлейф голубоватых искр. Самые сообразительные из неофитов успели ринуться врассыпную, их он преследовать не стал. Те, чья реакция была хуже, так и остались стоять столбами, тупо разглядывая то, что осталось у них в руках: огненные мечи располовинили жалкий людской металл, превратив каждый из грозных стволов в пару оплавленных кусков железа.

Адепт казался невозмутимым. Он стоял, высоко подняв подбородок и разведя в стороны пустые руки; один из белых клинков Женя светился возле его горла. Божонок отшвырнул второй в сторону, в ржавый остов «Москвича», забытый у гаражей — тот вспыхнул серебряным фейерверком, просел и растаял струйками снежного пуха.

— И без… инау… гурации получится, — выдохнул подросток.

— Вы правы, — коротко согласился жрец.

Повисло молчание.

Ксе пытался собраться с мыслями. Когда Жень атаковал, напряжение его энергетики несколько уменьшилось, и у шамана перестала кружиться голова, а теперь мало-помалу успокаивалось и сердцебиение. У Ксе имелась неприятная особенность — при остром переживании контакта он сильно потел, и теперь был мокрый как мышь; это злило. Ещё злило, что он оказался так неустойчив, хотя, по идее, не обязан был стоять стеной: антропогенные боги — не его профиль… «Женьку отец учил работать с мечами, — мелькнуло в голове. — Ни в каких секциях такому не научат, тем более — несовершеннолетнего…»

— Я должен что-то сделать? — негромко спросил адепт. — Если я до сих пор жив…

— А как же, — ухмыльнулся Жень. — Доставай нож.

— Евгений Александрович…

— Я сказал, нож доставай, — прицыкнул тот.

Жрец переступил на месте.

— Ну!

Адепт, мешкая, расстегнул пальто. Под ним, там, где обычно пристёгивают кобуру, были примерно такого же размера ножны.

— Давай сюда, — велел бог.

— Евгений Александрович, я молю о прощении, — быстро сказал жрец, уставившись в небо. — Прошу вас. Не как представитель храма, а я лично, послушайте, я готов стать на вашу сторону, всецело, пожалуйста, я поклянусь… в верности… в память о вашем отце, я получил нож из его рук…

— О моём отце, — медленно проговорил Жень. — В память…

По лезвию меча промчалась искрящаяся волна света. Жрец беспокойно глянул на бога; дёрнулся, встретившись с ним глазами.

— В память, — повторил Жень.

И плюнул ему в лицо.

— Жень, они действительно собирались в тебя стрелять?

— Ну да, — несколько недоумённо ответил тот, а потом объяснил: — Я же не человек. Меня пулей только вырубить можно. Ненадолго. И то — потому что мелкий.

Жреца в чёрном пальто Жень отпустил; остальные разбежались сами. Ксе не понял, что произошло, но адепт, отдав нож, как-то поник, разом сделавшись больным и старым, и долго застёгивал трясущимися руками молнию на своём пальто. «Пошёл нафиг», — сказал ему пацан, и тот действительно, нетвёрдо ступая, пошёл. В конце улицы он сел на мокрую деревянную скамью, сгорбился и застыл; Жень погасил свой меч, вернулся к Ксе и поволок ошалелого шамана к подъезду, а жрец не шевельнулся и не глянул на них.

— А что значит нож? — спросил шаман. — То есть я понимаю, что он значит — жреческий нож, ритуальный, да? Тебе-то он зачем?

Жень захихикал и вытащил из-за пояса джинсов названный предмет — дико выглядящий ублюдок средневекового кинжала и тюремной финки. Ксе мало что понимал в ножах, но ощущение было именно такое. Он видывал в магазинах подарков богато украшенные кинжалы, но у них были слишком гладкие, какие-то ненастоящие лезвия, а этот нож побывал в работе… ритуальный жреческий нож. Шаман успел отогнать мысли о том, кого им резали, но по спине всё же скатились мурашки.

Божонок хищно улыбнулся и щёлкнул ногтем по лезвию. Задрав свитер с майкой, воткнул нож себе в живот, между верхними квадратиками недетского пресса; откинул голову, и медленно, ровно дыша, загнал его до конца.

Нож исчез вместе с рукоятью — казалось, растворился от соприкосновения с кожей.

— Твою мать, — оторопело сказал Ксе.

— Одним меньше, — заключил довольный Жень. — Эх, жаль, других адептов не было…

— Это как? — спрашивал шаман, моргая. — Это что?

— И достают их тоже оттуда, — коротко объяснил Жень. — Для каждого. Типа именной.

— Он больше не адепт? — озарило Ксе.

— И не жрец. И не контактёр.

— Дела… — на мгновение шаман посочувствовал мужчине в чёрном пальто, которому придётся теперь учиться жить заново, слепоглухонемым калекой…

— Приссал мужик-то, — оскалился божонок. — Ещё не всякий отдаст.

Ксе понимал. Его собственный дар был воспитан тяжёлыми тренировками и долгим учением, звание шамана не отнималось вместе с каким-то предметом, но если представить, что его всё же можно утратить… Ксе предпочёл бы умереть шаманом. Инициация оставляла на тонком теле очень глубокий отпечаток, и лишившись её, Ксе рисковал бы переродиться вовсе без способностей к контакту.

— Они потеряли одного адепта, — вслух подумал он. — И нового не будет.

— Ага.

— Ты его всё равно что убил.

— Ага. Тоже неплохо.

— Поэтому они и не хотят посылать посвящённых, — заключил Ксе. — Жень, и всё-таки, сколько их должно было быть, чтобы ты проиграл?

Божонок с недоумением на него воззрился.

— Нисколько. Ксе, ты чего?

Ксе понял, что понял что-то не так и несколько сконфузился.

— Жень, — сказал он обречённо. — Я шаман. Я не жрец и не теолог. Я не понимаю, что ты делаешь, и что вообще происходит, тоже не вполне понимаю. Тупой очень, прости уж.

— А чего не спрашиваешь? — Жень радостно засмеялся и покровительственным жестом потрепал Ксе по макушке — точь-в-точь как Дед Арья самого божонка. — Я же объясню.

— Я спрашиваю. Только, как видишь, невпопад.

— Ксе, они не собирались со мной драться, — сказал Жень, усевшись по-турецки. — Меня нельзя победить, понимаешь? Я бог войны! Чтобы меня победить, надо уничтожить Россию, целиком в натуре, чтоб её не стало, чтоб память только в учебниках осталась. И ещё я от передоза умереть могу, не как физтела умирают, а как души распадаются. И всё. А с этим телом можно что угодно сделать, я всё равно воплощусь. Им надо, чтобы я принял их как своих жрецов. Хотя бы одного их них. И этот тип до последнего добивался, чтобы я его принял. Понял теперь? А потом он бы мне кровавую вкатил, да хоть себе бы вены вскрыл ножом этим, и полный писец.

— А теперь? Что они теперь делать будут?

— Не знаю. — Жень помрачнел, уставился в пол. — Они хитрые, падлы. Особенно верховный. Если бы тогда вместо тебя я правда на жреца нарвался, меня бы просто в машину посадили и в храм увезли, а там психологам сдали, чтоб мозги промыть. А теперь хрен им. Но они по-всякому докапываться будут, это к гадалке не ходи. У них выхода нет, — бог вздохнул. — Будут докапываться, пока я не соглашусь. А мне однажды придётся…

— Почему? — встревожился Ксе.

Голова подростка опустилась так низко, что шаман видел одну встрёпанную макушку; Жень засопел, водя пальцем по ковру, встряхнулся, сложил руки на коленях.

— Жень…

Тот вздохнул, покосился на дверь и выговорил — тихо, с мучительным детским стыдом: