Личный лекарь Грозного. Прыжок в прошлое

После этого я прошел в лабораторию. Здесь уже с неделю работал Арендт, и, по-моему, его теперь отсюда было не вытянуть за уши. Я ему отдал небольшое количество яда, которым пытались нас отравить, и сейчас он пытался выяснить, что же такое. Аренд, тоже первым делом начал выяснять про стрельбу, но вот сообщение, что это берут приступом подворье очередного боярина, его совершенно не взволновало.

— Сергий Аникитович, я исследую то вещество, которое ты мне передал, так. вот, пока не могу сказать точно, что это такое. По-видимому это смесь растительных и минеральных веществ. Ты слышал когда-нибудь о семействе Борджиа?

— Ну да, один из них вроде был папой Римским, не помню, как его звали, а семейка была еще та — отравители.

— Сергий Аникитович, хоть и прошло много лет, а эти традиции у них остались, без сомнения этот яд изготовлен в Риме, и он длительного действия, чтобы быстрые смерти не насторожили окружающих, вам очень повезло, что вы смогли поймать отравителя.

— Классен, а почему ты решил, что был отравитель, я ведь тебе ничего не говорил об этом.

Голландец улыбнулся:

— Я достаточно хорошо тебе, Сергий Аникитович знаю, ты не тот человек, чтобы травить, кого-то. Было сразу понятно, что порошок этот не случайно попал тебе в руки, значит, скорее всего, пытались им отравить тебя и твою семью.

Пушечные выстрелы прекратились. Я все-таки не выдержал, и, выйдя на монастырский двор, надел холодный шлем, и вскочив в седло, скомандовал своей охране:

— Поехали к Захарьевскому подворью.

Когда мы подъезжали, путь нам преградила плотная толпа зевак, которые наблюдали за происходящим.

Толпа, как обычно, уже все знала, только по разговорам выходило, что у Никиты Романовича тыща черкасов спрятана, а в подвале католический священник, тайно православных в католичество перекрещивает, и вообще серой со двора несет, поэтому пора дьявольское гнездо сжечь вместе со всеми, кто там находится. По периметру стояли стрельцы, и недвусмысленно поигрывая бердышами, сдерживали народ. А выкрики из толпы раздавались все громче.

Пушки уже не стреляли, пушкари суетились около них, заканчиваю чистку. Кирпичный забор был практически полностью разбит ядрами. Но по каменному терему с деревянной надстройкой практически не стреляли, потому, как он был практически цел, сейчас вокруг него толпились десятки стрельцов. Кого-то выводили и укладывали в сани, и те под плотной охраной уезжали в Кремль.

Я тронул лошадь, и мы поехали через толпу, вначале раздались недовольные выкрики, но потом кто-то узнал меня, раздались приветственные крики, и толпа послушно раздвинулась по сторонам.

Мы проехали через разбитые ворота во двор. Хворостинин стоял вместе с Лопухиным, они представляли собой такой странный контраст, Дмитрий Иванович в чистых доспехах, как будто с парада и грязный закопченный Лопухин, как будто он специально лез в самые грязные места. Рядом с ними потрескивали угольками остатки какого-то строения от него шло тепло. Увидев меня, Лопухин заулыбался:

— Что-то ты зятек опоздал, надо было вовремя приходить, душу потешить. Супостатов наказать.

Хворостинин же был почти такой мрачный, как и утром.

Я спросил:

— Дмитрий Иванович, чего такой мрачный, не так, что прошло.

— Так видишь, Никита Романович яд смертельный выпил, а Федор ранен тяжко, остальных всех взяли. Не понравится Иоанну Васильевичу такое дело. Черкасов тоже почти всех перебили, да и не черкасы это похоже, а ляхи настоящие. А людишки его, как услыхали от нас, что схизматиков защищают, так сразу оружие побросали и сдались все, на коленях стояли прощения просили, говорили, что бес попутал.

Мы поговорили еще немного, но воеводам было не меня. У них был приказ царя, и они должны были его выполнить. Я это прекрасно видел и не стал отвлекать своих родственников глупыми расспросами. У меня была надежда, что царь сам расскажет мне то, что посчитает нужным. Поэтому я распрощался и отправился домой. Дома меня уж ожидал Кошкаров, он стоял у ворот со смущенным видом. Когда я соскочил с коня, он подошел ко мне и посмотрел упрямым взглядом мне в глаза.

— Да ладно Борис, не гневаюсь я, все правильно сделал, знал, что не уговоришь меня, так сам все Хворостинину рассказал, а тот уже Иоанну Васильевичу.

Кошкаров усмехнулся:

— Кое в чем ты прав Аникитович, действительно сообщил я все Хворостинину, вот только и без нас царь это знал, слышал я новость интересную, есть теперь у него служба тайная, кто в службе той знать никто не знает. Все бояре в догадках, друг на друга кивают, а толку нет. Ты то Сергий Аникитович сам ничего про такую службу не слышал, все же в Думе заседаешь?

— Да нет, не слыхал, вот от тебя первого такую новость интересную узнаю.

— Понятно, что ничего не понятно, так вот, говорят, что и про делишки Захарьинские эта служба царю донесла. Теперь все, кто, хоть что-то знает, уже к государю выстроились, чтобы раньше службы этой о кознях всяких донесть. Я когда с дворца выезжал, так там от шуб боярских не протолкнуться было.

Мои охранники тем временем делились впечатлениями о посещении захарьинского подворья с дворней, которая наблюдала тоже это событие с крыш нашей усадьбы.

— Как там дела, — тихо спросил Кошкаров.

— Да так себе, Никита Романович яд выпил, Федор Никитич ранен тяжко. Братья его да женщины живые все. Не знаю, будет ли государь всех родственников брать или нет. Ведь в прошлом году жену Феодора Иоанновича не тронул.

— Сергий, я всю жизнь на службе, Иоанн Васильевич изменников карает жестоко, но невинных не трогает. И не любит рода старинные боярские, очень над ним, помазанником божьим они в его детстве насмехались. И сегодня говорят, Адашева вспоминал, жалел, что поддался наветам Захарьинским, а может, за ним и не было никакой вины. Ладно, Сергий Аникитович, что дела прошлые вспоминать, надо думать, как дальше жить.

— Это ты правильно сказал Борис, надо думать, как дальше жить будем.

Вот завтра приеду к государю, он и расскажет.

Мы с Борисом усмехнулись и пошли к дому, где уже в нетерпении прохаживался Плещеев. Повязка на его голове была вся сбившаяся и грязная, как будто он ей что-то вытирал.

Он был весел и возбужден:

— Ну, ты Сергий и кашу заварил! Я три года назад, глядя на тебя, в жизнь бы не подумал, что из-за этого отрока Никита Романович падет. Ох, права твоя бабка знахарка была, насквозь все видела. Мефодьич то говорил, что и сам ее немного побаивался. Я вечор, как услышал все от Дмитрия Ивановича, так до сих пор в себя придти не могу.

— Поликарп Кузьмич. Ты лучше скажи, как глаз, не болит?

Воевода улыбнулся:

— Так, что глаз, ты уж прости старого, но снял я повязку еще вчера, видит мой глаз, как раньше. А вот может ты, что еще с моей рукой придумаешь? Хотелось бы мне, чтобы хоть повод держать можно было.

— Поликарп Кузьмич можно и это сделать, новую кисть я, конечно, не пришью, а вот металлическую мои мастера запросто сделают, перчатку наденешь и никто не скажет, что кисти нет. А чтобы ложку держать, можно предплечье на две косточки разделить, будет у тебя как два пальца, сможешь и ложку держать, и крюк можно изладить, чтобы поводья у коня держать.

Плещеев на глазах еще больше повеселел:

— Ну, тогда смотри мне глаз, да поеду я к Хворостинину обратно. Он, наверно, уже домой собирается, как раз посидим, может, расскажет, как бой прошел. Эхе-хе, мне теперь только про чужие бои и слушать, из меня теперь только как в сказе недавнем слышанном Аника — воин настоящий.

— Поликарп Кузьмич, так зато ты муж мудрый, рассудительный, Иоанну Васильевичу верно служил, живота не жалел, кажется мне, что даст он тебе город в кормление, будут у тебя там и воины, и завоеводчики, твое дело службу так поставить, чтобы они за советом к тебе только в нужном случае приходили. Не все же самому саблей махать.

— Это ты правильно все говоришь, — тоскливо протянул Плещеев, — а душа то требует еще на коне скакать и саблю держать. Эх, да что там говорить, давай пошли, посмотришь глаз, да поеду я.