На волне космоса (сборник)

— Алло, — сказал я, — это Плайтонский полицейский участок?

— Плайтонская полиция, — донесся ответный голос. И в это время на посыпанной гравием дорожке послышались шаги; затем последовал громкий стук в дверь. Я передал трубку девушке и пошел к двери.

— Не впускайте их, — сказала она и перенесла свое внимание на телефон.

Я колебался. Снова послышался властный стук в дверь. Нельзя же просто стоять у двери и не впускать людей! А кроме того, привести к себе в дом молодую девушку, запереться и никого не впускать?!.

Когда стук раздался в третий раз, я открыл дверь.

Вид человека, стоявшего на крыльце, поразил меня. Не лицо его, нет. Вполне нормальное лицо человека лет двадцати пяти. Его одежда… Я не был подготовлен к тому, чтобы вдруг увидеть нечто вроде облегающего трико для катания на коньках, поверх которого надет широкий жакет, доходящий до середины бедер и застегивающийся на стеклянные пуговицы, — наряд странный, во всяком случае в Дартмуре, в начале летнего сезона. Однако я сумел взять себя в руки настолько, чтобы спросить, что ему понадобилось. Он не обратил на это никакого внимания и продолжал стоять, глядя через мое плечо на девушку.

— Тавия, — сказал он, — иди сюда!

Она, не переставая, что-то быстро говорила по телефону. Человек сделал шаг вперед.

— Спокойней, — сказал я. — Во-первых, мне бы хотелось узнать, что здесь происходит.

Он посмотрел прямо на меня.

— Вам не понять, — сказал он и поднял руку, чтобы оттолкнуть меня.

Я всегда знал, что очень не люблю людей, которые говорят мне, что я чего-нибудь не понимаю, и которые хотят столкнуть меня с порога моего собственного дома. Я провел хороший аперкот в солнечное сплетение, а когда человек сложился пополам, я спустил его со ступенек и захлопнул дверь.

— Они едут, — произнес голос девушки позади меня. — Полиция едет.

— Если б вы хоть рассказали мне, — начал я, но она подняла руку.

— Осторожней! — крикнула она.

Я обернулся. За окном стоял еще один человек, одетый так же, как и тот, который еще с хрипом ловил ртом воздух возле крыльца. Я снял со стены свое двенадцатидюймовое ружье, достал из ящика стола несколько патронов и набил магазин. Затем я шагнул к двери.

— Откройте дверь и спрячьтесь за нее, — сказал я ей.

Она послушалась, но на ее лице было написано сомнение.

Второй мужчина наклонился над первым. По дорожке к дому шел третий. Они увидели ружье. Произошла немая сцена.

— Эй, вы там, — сказал я, — либо быстренько убирайтесь, либо вам придется поспорить с полицией. Что вы выбираете?

— Но вы не понимаете!.. Чрезвычайно важно, — начал один из них.

— Хорошо. Тогда можете остаться и объяснить полиции, насколько это важно, — сказал я и сделал знак девушке, чтобы она снова закрыла дверь.

Мы смотрели через окно, как двое мужчин поднимали задыхающегося третьего…

Полицейские были не особенно милы. Они нехотя записали, как выглядели эти люди, и довольно холодно распрощались с нами.

Девушка рассказала полицейским так мало, как только могла, — просто, что ее преследовали трое странно одетых мужчин и что она обратилась ко мне за помощью. Девушка ответила отказом на предложение отвезти ее в Плайтон в полицейской машине, так что она все еще была здесь.

— Ну, а теперь, — предложил я, — вы, вероятно, объясните мне, что в конце концов происходит?

Она сидела молча, устремив на меня свой пристальный, прямой взгляд, в котором был оттенок… Печали? Разочарования?.. Во всяком случае, какой-то неудовлетворенности. Я подумал, что она заплачет, но она сказала тихим голосом:

— Я прочла ваше письмо… И теперь… Я сожгла свои корабли.

В смущении пошарив по карманам, я нашел сигареты и закурил.

— Вы… гм… прочли мое письмо, и теперь вы… гм… сожгли корабли? — повторил я.

— Да, — сказала она. Она отвела взгляд и начала рассматривать комнату, ничего в ней не видя.

— А вы даже не узнаете меня! — сказала она.

После этого полились слезы.

Несколько мгновений я сидел в полной растерянности. Потом я решил, пока она выплачется, пойти в кухню и поставить чайник. Мои родственницы всегда рассматривали чай как панацею от всех бед, так что я взял чайник и чашки и вернулся в комнату.

Она уже пришла в себя и сидела, уставившись на незажженный камин. Я поднес спичку. Она наблюдала, как разгорались Дрова, с видом ребенка, который только что получил подарок.

— Прелестно, — сказала она, как будто огонь в камине был какой-то диковиной. Она снова оглядела комнату. — Прелестно, — повторила она.

— Не разольете ли вы чай? — предложил я, но она покачала головой и наблюдала за тем, как это делаю я.

— Чай! — сказала она. — У камина!

Это было совершенной истиной, но не было ничем примечательным.

— По-моему, настало время нам познакомиться, — предложил я. — Меня зовут Джеральд Ляттери.

— Конечно, — сказала она, кивая головой. На мой взгляд, это был не совсем подходящий ответ, но она продолжила: — Я Октавия Ляттери, обычно меня зовут Тавия.

— Тавия? — что-то смутно мелькнуло в моей памяти. — Мы с вами родственники? — спросил я.

— Да… очень дальние, — сказала она, странно посмотрев на меня. — Ох, — добавила она, — как это трудно!

Вид у нее стал такой, будто она вот-вот снова заплачет.

— Тавия?.. — повторил я, пытаясь вспомнить. И тут мне вдруг представился смущенный пожилой джентльмен. — Конечно же! Как его звали? Доктор… доктор Боги или что-то в этом роде…

Она внезапно замерла.

— Не доктор ли Гоуби? — спросила она.

— Вот-вот, правильно! Он меня спрашивал о Тавии. Это о вас?

— Его здесь нет? — спросила она, оглядываясь, будто он мог спрятаться в углу.

Я сказал, что с тех пор прошло года два. Она успокоилась.

— Глупый старый дядя Дональд! Как это на него похоже! И вы, конечно, ничего не поняли?

— И сейчас понимаю не больше, — заметил я, — хотя могу поверить, что даже дядя способен разволноваться, потеряв вас.

— Да. Боюсь, что он очень расстроится, — сказала она.

— Расстраивался! — поправил я. — Это было два года назад.

— Ах да, конечно! Вы все еще не поняли?

— Послушайте, — сказал я ей. — Один за другим люди говорят мне, что я чего-то не поиимаю. Это я уже знаю. Это единственное, что я действительно понял.

— Да, пожалуй, мне лучше все объяснить. С чего же мне начать?

Я дал ей подумать, не отвлекая ее. Наконец она сказала:

— Вы верите в предопределение?

— Нет.

— Ах да! Хотя в конце концов это не совсем так… Скорее своего рода влечение. Видите ли, я с детства считала, что ваш век — самый интересный и замечательный. А потом еще — в этом веке жил единственный в нашей семье знаменитый человек. Вот я и считала этот век чудесным. Вы бы, наверное, назвали его романтичным.

— Зависит от того, что вы имеете в виду — ваше увлечение или сам век… — начал я, но она не обратила внимания на мои слова.

— Я, бывало, представляла себе колоссальный флот маленьких, смешных летательных аппаратов во время периода войн и думала о том, как они похожи на Давида, идущего против Голиафа, такие маленькие и такие храбрые. А потом еще эти большие неуклюжие корабли, медленно барахтающиеся в воде, но в конце концов добирающиеся до порта. И никто не нервничал, что они такие медленные! А эти странные черно-белые фильмы! И лошади на улицах. И трясущиеся двигатели внутреннего сгорания. А уголь в топках! И волнующие бомбежки, и паровозы, бегущие по рельсам, и телефоны с проводами, и… О, много, много еще разных вещей! А чем тогда можно было заниматься? Представьте себе, что вы приходите на премьеру новой пьесы Бернарда Шоу или Ноэля Коуарда, в настоящий театр! Или достаете совершенно новую поэму Эллиота в день ее выхода в свет! Или видите, как королева проезжает по улице, чтобы открыть заседание парламента. Замечательное, волнующее время!

— Что ж, приятно слышать, что кому-то оно нравится, — сказал я. — Мое собственное мнение о нашем веке несколько…