Формула бессмертия (Научно-фантастические повести и рассказы)

— О! — воскликнула она, когда Альб внезапно появился перед ней. — Боже, как вы меня напугали! Разве можно так, господин Альберт. Я не люблю, когда что-нибудь происходит внезапно.

Он сел рядом, и они долго молчали. Где-то шумела струя воды. Вдоль изгороди по асфальтовой дороге иногда пролетала автомашина.

— Миджея, тебе нравится у нас? — спросил Альберт.

— Очень. Вы знаете, я чувствую себя здесь как дома. По правде говоря, даже лучше, чем дома.

— А где ваш дом?

— В Кабле. Это отсюда сто километров на север. Но я не люблю Кабле. Когда отец и мать уехали в Австралию, мне там стало так тоскливо. Я очень благодарна вашему отцу за то, что он взял меня к себе…

«Кабле, Кабле…» Альб смутно вспоминал название местечка, оно как будто бы упоминалось в их доме.

— Вы любите своих отца и мать? — спросил он, сам не зная почему.

Некоторое время она не отвечала. Чувствовалось что ее смутил неожиданный вопрос.

— А разве можно не любить своих родителей?

В голосе Миджеи послышалась нотка горечи. Вдруг она засмеялась.

— Странно. Я никогда не задумывалась над тем, люблю ли я их. А теперь я поняла: я перестала их по-настоящему любить после того, как к нам зачастил ходить господин Хорш.

— А кто такой Хорш?

— Очень неприятный господин. Он похож на доктора. Наверное, он действительно доктор, потому что всякий раз, как он к нам приходил, он меня выслушивал, выстукивал и несколько раз брал кровь на исследование, хотя я была совершенно здорова. Мне было очень обидно, что мои папа и мама позволяли ему все это делать… Как будто бы то, что делал господин Хорш, их совсем не касалось. Они оставляли меня с ним наедине, а сами уходили. Он очень неприятный доктор, особенно когда улыбается.

Альберту стало жаль девочку, он тихонько обнял ее за плечи. Она доверчиво прижалась к нему и подетски пролепетала:

— Прохладно, Альб, правда?

— Правда, милая.

Она обвила своими тоненькими ручонками его шею и спрятала лицо у него на груди.

Казалось, Миджея обрела какой-то удивительный покой, полное забвение всех земных невзгод и страданий. Она глубоко вздохнула, потянулась, еще крепче обвила его шею. Альберт встал и понес ее, спящую, через парк к уже темному дому, чувствуя ее горячее дыхание у себя на щеке.

Профессору Биркгоффу Альберт ничего не рассказал о своей беседе с отцом. Трудности, связанные с изучением Х- и У-хромосом, предоставляли ему возможность придумать что-нибудь такое, что могло бы доказать, что Альберт тоже неплохой исследователь-биофизик.

Он по-новому переоборудовал лабораторию отца. По его заданию изготовили протонную пушку, которая позволяла бомбардировать протонами любой нуклеотид в молекулах ДНК и РНК.

Особенно много пришлось повозиться с «биологической колыбелью» — миниатюрной кварцевой кюветой, где в синтетической цитоплазме и в искусственных рибосомах совершался синтез белков.

Когда оборудование было готово, работа в лаборатории закипела. По мере развертывания фронта исследований профессор Биркгофф постепенно передал Альберту всех сотрудников, которые раньше работали у отца.

Это были очень милые, энергичные люди. Некоторые из них, особенно физик Клемпер и математик Густ, были немножко философами, немножко циниками и развивали теорию непрерывного перехода от мертвого к живому. Любой живой организм они рассматривали как огромную молекулу, все функции которой можно описать в терминах энергетических переходов между различными состояниями. То, что они делали, Клемпер назвал «поисками иголки в стоге сена». Действительно, уже первые опыты убедили их в том, что у будущей живой особи пол закодирован не на уровне нуклеотидов, а где-то глубже, может быть, в последовательностях атомов в сахаридных и фосфатных цепях. Несколько раз им удавалось путем мутаций превратить Х-хромосому и У-хромосому, то есть изменить пол на противоположный, но почему так получалось, никто не знал.

Вскоре работа приняла обычный характер: ставились эксперименты, собирались данные, и в общем ничего интересного не случалось. Альберт чувствовал, что здесь требовались новые идеи, которых ни у него, ни у его сотрудников не было.

К отцу он больше не обращался. Совершенно очевидно, он оказывал своеобразное пассивное сопротивление проводимым работам. Он не только не интересовался тем, чем занимался сын, но всякий раз, когда тот хотел что-нибудь спросить, он, словно угадывая его намерение, либо начинал разговор на другую тему, либо отсылал его из кабинета.

Это было действительно пассивное сопротивление, потому что отец охотно принимал отдельных лиц и целые делегации от различных организаций, которые выступали против войны.

Раньше Альб никогда не подозревал, что его отец так интересуется политическими вопросами. Он всегда был образцом университетского профессора, стоящего в стороне от всякой идеологической борьбы. И вдруг, усталый, больной, отец совершенно преображался, когда к нему приходили люди и речь заходила о политических делах, от которых ученые обычно отмахивались.

— Ты ученый, а не политик, — как-то с горечью сказал Альберт, ставя компресс ему на грудь.

— Я прежде всего человек. Уже давно наступила пора сорвать с наших ученых маску мнимого нейтралитета. Прикрываясь высоким званием, они, видите ли, делают наивные глаза, когда вдруг оказывается, что результаты их исследовательской работы используются для уничтожения миллионов людей. Они прикидываются дурачками, которые якобы не в состоянии предвидеть простую вещь — каковы будут последствия того, что они изучают и открывают. Они десятилетиями пользуются гнусной лазейкой, чтобы отвертеться от соучастия в преступлении, сваливая вину на неумных политиков. Если я даю в руку сумасшедшему оружие, то отвечать за последствия должен я, а не сумасшедший…

После этой тирады Альберт решил, что исследовательскую работу над расшифровкой Х- и У-хромосом человека его отец считает каким-то образом опасной для человечества…

В один из пасмурных осенних дней Альберт возвратился домой раньше обычного. Воздух был холодный, промозглый, моросил мелкий дождь.

Подходя к двери, он вдруг увидел, как она широко распахнулась и из нее в одном платье быстро выбежала Миджея и стремглав помчалась через парк.

— Миджея, Миджея! — крикнул он.

Но девушка не слышала. Альберт нагнал ее в самом конце сада, куда она забилась как затравленный зверек.

— Миджея, милая, что с тобой? — спросил он задыхаясь.

— О, это ты, Альб! Как хорошо, что ты пришел!

— Что случилось? — Альберт набросил на ее дрожащие плечи свой плащ.

— Он хочет меня забрать.

— Кто?

— Господин Хорш. Он сейчас там, разговаривает с твоим отцом.

— Почему?

— Не знаю… Он говорит, для медицинских исследований.

— Пойдем домой. Я тебя никому не отдам.

Она покорно пошла за ним.

— Сиди здесь, — сказал Альб, вводя Миджею в свой кабинет на первом этаже. — Я сейчас пойду наверх и все выясню.

Из-за неплотно прикрытой двери кабинета доносились голоса профессора и еще чей-то, резкий и хриплый. Альберт остановился на минуту.

— Поймите же, друг мой, это настоящее безумие! Я вам неоднократно толковал, что сделать великое научное открытие — это подвиг, но не сделать его — подвиг в квадрате! — доказывал кому-то профессор.

— Я иначе не могу, — возражал ему визгливый голос. — Я не понимаю, как вы можете результаты работы всей вашей жизни бросить в корзину. Ведь мы представляли все как раз наоборот…

— Мы были глупы и наивны. Это не путь…

— Нет, это единственный правильный путь! Вы просто трус! Наивный пацифист! Если бы не Сольвейг…

Альберт широко распахнул дверь и вошел. Отец, совершенно бледный, сидел в своей качалке, а рядом с ним стоял высокий человек с желтым скуластым лицом, с колной густых каштановых волос на голове. При разговоре, видимо, он яростно жестикулировал руками и при появлении Альба застыл в нелепой позе.

— Альб, я же тебя учил, чтобы ты без стука… — начал было отец.