Рифтеры (Сборник)

Шипение стихло. Доктор почувствовал, как по щеке червяком сползает тонкая струйка слюны. Он попытался проглотить ее, но не смог.

Он все еще дышал. Хоть что‑то.

Пасхальное яйцо издало мягкий щелчок. Откуда‑то пошло слабое, едва различимое ухом гудение – то ли поле воздушной подушки, то ли помехи в нервной сис­теме, осечкой стреляющие в ухе.

Это не нейроиндукция. «Овод» даже от земли не ото­рвался бы, неся такие тяжелые кабели.

«Какой‑то нервно‑мышечный паралич, – догадался он. – Значит, газ».

Он попытался повернуть голову. Та десятикилограм­мовым валуном лежала на подушке и не слушалась. Он не мог двинуть глазами. Не мог даже моргнуть.

Сойер слышал, что Сандра тоже проснулась; она ды­шала часто, но неглубоко.

– Ты, как я вижу, снова заснул, – сказал «овод» зна­комым голосом. – Даже глазом не моргнул, верно?

«Дежарден?..»

– Хотя это нормально, – продолжила машина. – Ты оказался прав. Позволь тебе помочь...

«Овод» наклонился носом вниз, пока буквально не уткнулся в щеку Сойера. Мягко боднул ее, словно кот, просящий еду у хозяина. Лежащая на подушке голова Сойера повернулась, и он уставился на детскую кроватку, стоявшую у стены и едва различимую в полутьме.

«О, господи, что...»

Невозможно. Ахилл Дежарден – правонарушитель, а правонарушители... они попросту ничего такого не де­лали. Не могли. Никто, конечно, официально не призна­вал этого, но Сойер многое знал и был в курсе. Суще­ствовали... ограничения на биохимическом уровне, чтобы правонарушители не злоупотребляли своей властью, не совершали того, что сейчас...

Робот перелетел через спальню. Замер примерно в метре над кроваткой. Тонкий полумесяц вращающейся линзы блеснул на его брюхе, фокусируясь.

– Кайла, верно? – прошептал робот. – Семь меся­цев, три дня, четырнадцать часов. Доктор Сойер, у вас, наверное, очень особенные гены, если вы решили родить ребенка в таком ужасном мире. Бьюсь об заклад, это до крайности разозлило соседей. Как вы смогли обойти контроль над численностью населения?

«Пожалуйста, – подумал Сойер. – Не трогайте ее. Мне жаль. Я...»

– Держу пари, вы их обманули, – задумчиво продол­жила машина. – Держу пари, эта жалкая личинка вообще не должна была появиться на свет. Но ладно. Как я уже сказал, вы были правы. Когда говорили о людях. Они действительно постоянно умирают.

«Пожалуйста. Господи, дай мне сил, верни мне спо­собность двигаться, дай мне сил, чтобы хоть умолять...»

Яркий, как солнце, горящий хоботок лизнул темноту и поджег Кайлу.

«Овод» повернулся и посмотрел на Тревора Сойера черным циклопическим глазом, пока ребенок доктора кричал, обугливаясь.

– Ну вот, один помер прямо сейчас, – заметил робот.

– За Мандельброт, – прошептал Дежарден. – Веч­ная ей память.

Он освободил «овода», тот вновь принялся наматы­вать предписанные круги. Бот не сможет ответить ни на один из вопросов, которые неизбежно возникнут после сегодняшней ночи, даже если кто‑то сумеет отследить его присутствие в жилой ячейке 1423 по адресу Кушинг‑Скайуок, 150. Даже сейчас он помнил только обычное патрули­рование на выделенном ему участке; ничего другого дрон и не вспомнит, а скоро из‑за сбоя в навигации уйдет в самоубийственный штопор прямо в запретную зону во­круг генератора статического поля Садбери. От него не останется даже камер, не говоря уж о журнале событий.

Что касается самих тел, то даже самое поверхност­ное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохра­нения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадон­ны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести неверо­ятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и неважно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его соб­ственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.

В конце концов, такие хирургические операции слу­чались время от времени. А если за ними стоял правона­рушитель, то – по определению – это было для общего блага.

Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неот­ложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.

Конечно, он испытывал горе от потери друга, с ко­торым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же – он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что‑то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег са­мого доктора – когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах – хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.

Радость ускользала от Дежардена. Конечно, он никогда не чувствовал ее раньше, когда выплачивал по счетам, но сейчас надеялся на большее. Разумеется, причина всего этого запала ему в душу гораздо глубже. И все‑таки: толь­ко печаль, удовлетворение и... что‑то еще. Ахилл даже не мог сказать, что именно...

Он вышел на улицу. Бледный утренний свет заливал все вокруг. Мандельброт остывала, и ее тельце уже оде­ревенело.

Сделав несколько шагов, он обернулся посмотреть на свой замок. На фоне яркого неба он казался огромным, черным и зловещим. До Рио здесь работало столько по­тенциальных спасателей, что они могли бы заселить не­большой город. А теперь все здание принадлежало только Дежардену.

«Благодарность», – понял Ахилл с удивлением. Он ощущал благодарность за собственную скорбь. Ведь он все еще любил. Все еще мог чувствовать, чувствовать всем сердцем. До этой самой ночи, до этой потери он совсем не был уверен, что способен на такое.

Элис опять оказалась права. Социопат. Он превратил­ся во что‑то такое, для чего этот термин был слишком узким.

Возможно, надо пойти и рассказать ей, как только он похоронит Мандельброт.

УКРОЩЕНИЕ

Оставляйте трупы только здесь Несанкционированная утилизация карается по закону Закон Северной Америки/УЛН о биологической опасности 4023‑А‑25 - п. 5

Загон без крыши, с трех сторон огороженный стена­ми, находился к югу от шоссе 184 сразу за Эллсуортом. Знак нанесли спреем на дальней стене – умная краска каждые несколько секунд меняла язык надписи. Кларк и Уэллетт стояли у входа, смотря внутрь.

Неровный пол покрывала растрескавшаяся чешуйками корка старой извести, похожая на дно высохшего озера в пустыне. Было видно, что ее сюда не подвозили уже давно. На субстрате лежали четыре тела. Одно лежало аккуратно, ему сложили руки на груди: черное и раз­дутое, оно кишело личинками, над ним парил ореол из мух. Три других уже высохли и развалились, походя на кучи листьев, разбросанных сильным ветром. У них не хватало конечностей и одной головы.

Уэллетт ткнула пальцем в сторону надписи:

– Да, раньше им было не все равно. Людей бросали за решетку, когда они хоронили любимых в саду за до­мом. За угрозу общественному здоровью. – Она хмык­нула, вспоминая. – Остановить Бетагемот они не могли. Сопутствующие эпидемии тоже. Зато могли упрятать в тюрьму какую‑нибудь несчастную старуху, которая не хо­тела смотреть, как сжигают тело ее мужа.

Кларк слабо улыбнулась:

– Людям нравится чувствовать себя... какое там слово‑то...

– ...инициативными, – предложила Уэллетт.