Теранезия (ЛП)

— Другим способом? Сколько времени у тебя осталось?

— Два месяца.

Прабир сочувственно нахмурился.

— Ну и что ты думаешь делать?

Мадхузре пожала плечами и небрежно сказала:

— У меня есть кое-какие идеи. Не беспокойся об этом.

Она внезапно встала и вышла из комнаты.

Прабир закрыл лицо руками. Он ненавидел лгать ей, но сейчас он был уверен, что принял правильное решение. Даже если на острове действительно ожидали какие-то революционные открытия — и не просто какой-то очень неприятный мутаген, который оставляет огромное количество гниющих в джунглях мертворожденных жертв на каждую эффектную выжившую особь — она может прочитать об этом, как и все.

Это разозлит ее. Но не убьет.

— Это ничего, что я здесь? Ты уверен?

Рабочий кабинет Феликса выглядел как биологическая лаборатория, в которой вор со склонностью к эклектике припрятал украденные ценности стоимостью в пару миллионов. Прабир не знал ни одну из картин, висящих на перекладине в ожидании оценки, как постеры в магазине, но богатство красок и мастерство исполнения уже сами по себе заставляли его нервничать из-за близости к ним.

— Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были неприятности.

— Не глупи.

Феликс прилип к микроскопу, вручную удаляя с наконечника стрелы хлопья коррозии, оставшиеся после электрохимической обработки.

— У нас тут постоянно какие-нибудь посетители. Ты все равно ничего не сможешь украсть — здание слишком умно для этого. Попробуй проглотить одну из монеток, и посмотрим, как далеко тебе удастся уйти.

— Ну, уж нет. Тут есть коллекция лягушек — она меня больше привлекает.

Феликс простонал.

— Я знаю, что заказано на девять. Я скоро.

Прабир смотрел, как он работает, с завистью и восхищением. Феликсу приходилось непросто с визуализацией мелких деталей, но в случае неподвижных объектов он мог создавать в голове картинку, разрешение которой было выше, чем обеспечивал массив электродов в каждый момент времени, накапливая дополнительную информацию, когда его глаза бегали взад и вперед, изучая окрестности. Наверное, этот процесс уже стал отчасти инстинктивным, но, все же, требовалось недюжинное упорство и постоянное напряжение ума, чтобы удерживать картинку в голове.

— Жаль, что мы не встретились девять лет назад, — сказал Прабир.

— Мне было пятнадцать. Тебя бы отправили за решетку, — ответил Феликс, не поднимая глаз.

— Я гипотетически: нам обоим по восемнадцать.

— Было бы еще хуже. Не думаю, что ты захотел бы узнать меня тогдашнего.

— Почему? — смеясь спросил Прабир.

— Ох… я делал много глупостей.

— Каких же?

Феликс ответил не сразу и Прабир не понял почему: то ли вопрос оказался неприятным, то ли он еще больше сосредоточился на работе.

— Я выходил из дома без пластины, просто чтобы доказать, что не нуждаюсь в ней. Чтобы убедить себя, что и сотню лет назад я бы справился.

— И в чем же глупость?

— Это оказалось не так. Я вырос с ней, у меня не было навыков, чтобы обходиться без нее. Я это знал, но продолжал испытывать удачу. — Он засмеялся. — Однажды ночью в клубе я встретил этого парня. Он крутился вокруг часа три, разговаривая со мной. Было много прикосновений: руки на плечах, когда он вел меня сквозь толпу. Ничего откровенно сексуального, но больше, чем просто любезность. Но был весьма уклончив, но некоторое время спустя я был почти уверен, что он придет ко мне …

— Три часа? И он не пришел?

— Позже я выяснил, что у него была какая-то сложная теория о том, как цеплять женщин. Ну, ты знаешь: на улице можно гулять с собакой и это будет своего рода рекомендация, но в ночных клубах этот фокус не проходит. Жаль, он не сказал, что мне отводится роль несчастного искалеченного спаниеля. — Прабир был шокирован, но Феликс опять засмеялся. — Я заманил его в узкий переулок, чтобы посмотреть, что он сделает, когда никого не будет рядом. Кончилось тем, что я провел месяц в больнице.

— Вот дерьмо.

Гнев Прабира утих, но где-то в глубине души осталась страстная потребность защитить. Но, что бы он не сказал, это прозвучит слишком мелодраматично теперь, когда Феликс уже может смеяться над этой историей.

— Мадхузре рассказала мне об экспедиции. — Феликс не отрывал глаз от наконечника. — Она не понимает, почему ты так настроен против.

Прабир собирался было возразить и снова сослаться на недостаток средств, но потом до него дошло, что Феликс, вероятно, может предложить помощь.

— Это опасное место, — сказал он. — В районе этих островов все еще есть пираты.

Феликс не стал ему возражать, по крайней мере, открыто.

— Экспедицию возглавят опытные местные ученые, и я уверен, что они примут все разумные меры предосторожности. Я и не думаю, что есть много мест, куда захотели бы отправиться биологи и которые не являются, так или иначе, опасными.

Прабир неуклюже заерзал на лабораторном табурете. Это было просто — посмеяться над возникшим у него чувством, что его предали, когда он подумал о Феликсе и Мадхузре, объединившихся против него. Но, когда он отмел свою паранойю и признал, что Мадхузре имеет право искать других союзников — не могли быть всегда они вдвоем против всего мира — то осознание вновь заставило его почувствовать себя почти невыносимо одиноким.

Феликс поднял глаза и прямо сказал:

— Она была намного младше тебя, когда ваши родители погибли. Если она не переживает из-за того, что вернется туда, то почему бы тебе просто не смириться с этим? — Он, казалось, искренне удивлен. — Ведь именно ты же всегда хотел, чтобы она гордилась ими. И вот она хочет продолжить их труд! И даже если это не приведет ни к каким открытиям… ты не думаешь, что, в конце концов, все равно вернется? Хотя бы, чтобы увидеть, где все произошло? Сколько бы ты ей не рассказывал, это не то же самое, что увидеть самой.

— Может уже пойдем, — сказал Прабир. А то им придется отдать наш столик кому-нибудь другому.

— Ага, я закончил. — Феликс быстро собрался и схватил куртку. — Прости. Я не собираюсь агитировать тебя весь вечер. Но я обещал ей поговорить с тобой.

— Ну вот, теперь поговорил.

Феликс направился из кабинета в лабиринт коридоров.

— Не хочешь говорить со мной, говори с ней. Как положено. Ты ей это задолжал.

— Я задолжал ей? Я всего-то отдал ей восемнадцать лет своей жизни!

Феликс изумленно фыркнул.

— Я обожаю эту твою черту: ты мог бы отдать ей печень или почку и при этом совершенно неспособен, при всей свой убежденности, извлечь из этого хоть каплю сострадания.

Прабир вышел из равновесия.

— Хватит, черт возьми, опекать меня как ребенка! — Комплимент доставил ему удовольствие, но не стоило признаваться в этом сейчас.

— Это хорошо для вас обоих, как бы ты к этому не относился, — сказал Феликс. — И, если ты думаешь, что это для Мадхузре опасно потаскаться пару недель по джунглям, то ты плохо представляешь, что вытворяет большинство восемнадцатилетних.

— Ага, ты теперь эксперт и в этой области?

— Нет, но я все еще помню, как это бывает.

Прабиру было нечего сказать в ответ. Он всегда представлял себе, что понимает Мадхузре именно потому, что еще достаточно молод, чтобы помнить. Но его жизнь в девятнадцать была совершенно не похожа на ее. И дело не только в том, что у него на руках был ребенок, за которым приходилось ухаживать — из него выбили, пускай и заранее, все юношеское желание рисковать. Вся его взрослая жизнь была лишена азарта. Почему Мадхузре должна платить ту же цену? Весь смысл был в том, чтобы ей было хорошо, попытаться дать что-то, похожее на нормальную жизнь.

Нет, весь смысл в том, чтобы уберечь ее от опасности.

Прабир остановился как вкопанный. Перед ним на стене висела пыльная витрина, полная тропических бабочек, а выцветшие подписи выглядели напечатанными на пишущей машинке. Похоже, эта витрина висела здесь еще со времен, когда этот коридор был по пути к публичным выставочным залам, задолго до того, как здание последний раз перестраивалось.