Ужин во Дворце Извращений

Через несколько минут они миновали бесформенное, изрубленное женское тело. Хода они не сбавили.

– Они ведь погибнут? – спросила сестра Уиндчайм, помолчав немного. – Скоро?

Ривас покосился на нее.

– Так или иначе – да. До города им не добраться.

– Тогда в этом не было смысла? В нашем вмешательстве? И мы только... оттянули им ненадолго путь до ворот Догтауна?

Ривас тщетно пытался найти ответ, достойный Сойки-ортодокса, так что даже ее сленг, подтвердивший его догадку насчет ее эллейского происхождения, не заставил его разговориться.

– Верно, – коротко ответил он. – Чертовски глупая трата времени.

Примерно полмили они ехали молча. Солнце начало окрашивать светло-зеленым заросли слева от них и превратило в темный силуэт заросли справа. Потом сестра Уиндчайм снова заговорила:

– Почему мне хочется делать что-то, помогать, чем могу? Даже если понимаю, что это лишено смысла?

– Потому, что ты грешна, – устало буркнул Ривас. – А теперь заткнись, ладно?

– Ты не будешь против, – несмело предложила она, – если мы задержимся на несколько минут? Мне кажется, мне помогло бы немного Просветляющего Танца.

Ривас застонал.

– Мы ведь спешим, ясно? Займись этим в седле.

После этого они ехали молча: сестра Уиндчайм – застыв от обиды, Ривас – от страха. Страха того, во что он превратился, и того, что творилось у него в голове.

Они старательно избегали встреч с другими группами беженцев и ранним вечером добрались-таки до места своего назначения. С вершины последнего, поросшего густым кустарником холма огромный Шатер Переформирования напомнил устало мотавшемуся в седле Ривасу исполинского костлявого зверя, свернувшегося калачиком под лоскутным одеялом, размеров которого хватило бы, чтобы укутать самого Господа. Стоявшие наверху Ривас и сестра Уиндчайм все еще жмурились на красное закатное солнце, садившееся в Тихий океан, но шатер уже накрыло тенью, и в долине мерцали светлячками фонари и факелы.

Ривас против воли медленно повернул голову на юго-восток, хоть и знал, что находится в том направлении. И конечно, там, в дальнем конце пустоши Сил-Бич, виднелась маленьким бледным прямоугольником стена Священного Города. Он поежился – не столько от свежего ветра с моря, сколько при мысли об этом месте.

Без особого облегчения опустил он взгляд в темную долину, простиравшуюся у копыт его лошади. Он вспомнил, с какой легкостью он без остатка покорился подавляющей рассудок методике сестры Сью и с каким трудом далось ему возвращение собственной личности. Черт, я ведь даже не помнил, сколько мне лет, подумал он со смешанным чувством досады и страха. И вспомни: сегодня я проповедовал этой девице их вздор совершенно искренне!

Только ради тебя, Ури, думал он, пуская лошадь вниз. Только ради тебя иду я на это.

Не прошло и минуты, как холодный морской ветер, и заходящее солнце, и вид на океан остались позади и выше. Снизу струились тепло и вонь подгоревшего растительного масла.

– Не так быстро, брат Томас, – окликнула его сзади сестра Уиндчайм. – Твоя лошадь может оступиться в темноте.

– Помнить мое имя для тебя несущественно, – огрызнулся он, не оглядываясь.

До сих пор Ривас бывал в Шатре Переформирования только однажды, больше десяти лет назад, так что с тех пор успел забыть, насколько тот огромен. Теперь, пока его лошадь, вздымая облако серой, подцвеченной сверху красным пыли, спускалась по тропе вниз, он начал припоминать детали: то, что внутри стоял целый палаточный городок с улицами, и что разглядеть снизу верхнюю часть шатра почти невозможно из-за дыма от готовки, и что по ночам, особенно после жаркого дня, можно услышать негромкий свист вытекающего через миллионы швов нагретого внутреннего воздуха.

Дорога сделалась более пологой. Ривас натянул поводья и подождал отставшую сестру Уиндчайм. Было бы просто идиотизмом вышвырнуть ее сейчас, обругал он себя, после того, как всю дорогу тащил ее с собой.

Поравнявшись с ним, сестра Уиндчайм посмотрела на него.

– Странный ты, брат Томас. В тебе столько горечи, и все равно я не видела еще, чтобы кому-то так не терпелось вернуться к Господу.

Он натянуто улыбнулся.

– Вся горечь моя от того, что я так долго не был с ним. Прости меня. Со мной все будет хорошо, как только мы вернемся.

– Нам, наверное, обоим стоит причаститься сразу по приезде, как ты считаешь?

– Ну... конечно же, – ошарашено ответил он. – Едем же. Поезжай первой – мне кажется, я чуть сбил ногу лошади.

Она послала свою лошадь вперед, а он позволил своей трястись следом, взвешивая при этом свои шансы на успех. Что ж, признал он, если я сразу же начну просить причастить меня, это произведет хорошее впечатление. Проблема в том, что они вполне могут пойти мне навстречу. А раз так, какую защиту избрать: алкоголь – у меня еще треть бутылки валюты осталась – или недавно открытую защиту с помощью боли?

Впрочем, учитывая его усталость и не до конца спавший жар, а также то, что пронести спиртное в шатер ему все равно не удалось бы, ответ напрашивался сам собой. Он достал бутылку из кармана, опустил ее пониже, чтобы сестра Уиндчайм не увидела ее, случайно оглянувшись, и здоровой рукой выдернул пробку, которая с шелестом упала в сухую траву. А потом всякий раз, когда было ясно, что на несколько секунд все ее внимание сосредоточится на лошади, он поднимал руку, словно указывая ей на вечерние звезды – на случай, если их кто-нибудь увидит, – и делал пару глотков из горлышка. Теплый душистый бренди не лез в горло, но он заставлял себя глотать его, и когда понял, что еще один глоток разом перечеркнет все его труды, выкинул почти пустую бутылку, которая без шума упала в густые кусты. Он проехал еще несколько ярдов, прежде чем до него дошло, что кусты эти – дикий анис. Он остановил лошадь, повернул ее назад и, вскрикнув, чтобы обратить на себя внимание сестры Уиндчайм, спрыгнул с седла в куст. Он зарылся лицом в листву и под приближающийся стук копыт ее лошади торопливо рвал листья, совал их рот и жевал, жевал...

К удивлению своему он ощутил на плече ее руку: она и впрямь спешилась помочь ему, а может, просто из любопытства.

– С тобой все в порядке, брат Томас?

Он, пошатываясь, поднялся на ноги – собственно, ему и не нужно было особенно притворяться, поскольку алкоголь в крови уже начинал действовать.

– Да... спасибо... голова закружилась... – Он выбрал из волос зелень и выплюнул пару листиков. – Сильнее, чем я думал. Наверное, не стоило ехать весь день... Уснул в седле, вот и свалился. Здорово головой стукнулся.

Он ухмыльнулся ей глупой улыбкой. Здорово, подумал он. Одним махом убрал запах бренди изо рта и заполучил алиби на случай пьяной походки или бормотания. Вот бедолага: наверняка сотрясение. Ну и под мухой тоже.

– Остаток пути пойдем пешком, – решила сестра Уиндчайм. – Подожди, сейчас лошадей только заберу.

Небо окрасилось в густо-синий цвет, когда они наконец спустились вниз, и, взглянув верх, Ривас увидел звезды, повисшие над самой выступающей вверх частью шатра. Он нарочито вяло уронил голову и разглядел несколько корявых башен вроде тех, что окружали стадион в Серритос, а чуть ближе их приближающуюся к ним фигуру – темный силуэт на фоне костров. Фигура была высокой, плечистой, в руке ее виднелся посох, и на короткое мгновение Риваса охватила пьяная паника: ему показалось, что это тот самый пастырь, который растоптал его пеликан и стрелял в него и которого он убил – неужели это было всего позавчера?

– Дети мои, – пророкотал пастырь, – добро пожаловать домой. Из какой вы стаи?

– Я от брата Оуэна, – ответила сестра Уиндчайм.

– Я... я не помню, – сказал Ривас. Сестру Сью он помнил более чем отчетливо, но хотел раз и навсегда утвердить версию с сотрясением.

Тут на помощь ему очень кстати пришла сестра Уиндчайм.

– У брата Томаса весь день был жар, – извиняющимся тоном объяснила она. – И совсем недавно, уже на подъезде, он упал с лошади и ударился головой.