Огнепад (Сборник)

– Грамматика, – догадалась Челси. – Синтаксис.

Я кивнул.

– Суть в том, что наш подопытный не имеет понятия о значении закорючек или той информации, которую они могут нести. Он знает только, что, получив, допустим, символ «дельта», он должен извлечь пятый и шестой символы из папки «тета» и сложить их с «гаммой». Подопытный выстраивает цепочку знаков, переносит их на лист и опускает его в щель, а сам ложится спать до следующей итерации. Все повторяется, пока парень вконец не съедет от бесполезной и нудной работы.

– Так он поддерживает беседу, – закончила Челси. – На китайском, полагаю, наш опыт назвали бы испанской инквизицией.

– Именно! Суть в том, что можно общаться, используя простейшие алгоритмы сопоставительного анализа и не имея ни малейшего представления о том, что говоришь. Если пользуешься достаточно подробным набором правил, можешь пройти тест Тьюринга. Прослыть острословом и балагуром, даже не зная языка, на котором общаешься.

– Это и есть синтез?

– Та его часть, что касается упрощения семиотических протоколов. И только в принципе. Строго говоря, я получаю ввод на кантонском диалекте, а отвечаю по-немецки, потому что, скорее, выступаю в роли проводника, нежели участника беседы. Но суть ты уловила.

– Как ты не путаешься во всех правилах и протоколах? Их же, наверное, миллионы.

– Как во всем остальном: стоит приноровиться – и действуешь по наитию. Все равно что ездить на велосипеде или пинговать ноосферу Даже не вспоминаешь о протоколах, просто… представляешь, как себя ведут твои объекты.

– Ммм… – В уголках ее губ заиграла хитрая полуулыбка. – Но тогда о софизме речь не идет. Ты ведь не понимаешь ни кантонского, ни немецкого.

– Понимает система. Вся комната, сумма ее частей. Парень, который переписывает закорючки, – только один из компонентов. Ты же не ждешь, что единственный нейрон в твоей голове будет понимать английский, так?

– Иной раз я не могу выделить под это дело больше одного, – Челси покачала головой. Она не собиралась отступать. Я видел, как она сортирует вопросы в порядке важности, и как они становятся все более… личными.

– Возвращаясь к текущим делам, – я поспешно сменил тему беседы, – ты собиралась показать мне, как это делается пальцами.

Озорная улыбка стерла с ее лица все вопросы.

– О-о, ну как же…

Привязываться рискованно – слишком много сложностей. Стоит спутаться с наблюдаемой системой, и весь рабочий инструмент ржавеет и тупится.

Но если подопрет, им можно воспользоваться.

* * *

– Сейчас оно прячется, – проговорил Сарасти. – И уязвимо.

– Пора!

Это была не столько новость, сколько оценка. Мы уже несколько дней мчались прямо на Большого Бена. Но гипотеза «китайской комнаты», похоже, укрепила нашу решимость. В любом случае, мы готовились вывести свою навязчивость на новый уровень, покуда «Роршах» скрывала от нас громада планеты.

«Тезей» постоянно пребывал в тягости: в его фабрикаторе зрел многоцелевой зонд, чье производство притормозили перед самым появлением на свет на случай, если от него потребуются еще какие-то пока непредвиденные функции. Где-то между инструктажами Капитан принял роды, модифицировав зонд для близкого контакта и полевой работы на объекте. За добрых десять часов до появления «Роршаха» на горизонте аппарат завершил разгон вниз по гравитационному склону, встроился в метеоритный поток и впал в спячку. Если мы не просчитались, его не должно было разнести шальным обломком, прежде чем он проснется. И если все пойдет по плану, существа, безупречно руководившие многомиллионным кордебалетом, не заметят лишнего танцора на орбитальной сцене. Возможно, нам тупо повезет, и мириады скиммеров, находившихся в это время в поле зрения, не окажутся запрограммированными доносчиками.

Приемлемый риск. Если бы мы не были к нему готовы, то с тем же успехом могли остаться дома.

Оставалось ждать: четырем оптимизированным гибридам, едва ступившим за порог банального понятия человечества, и одному вымершему хищнику, который предпочел командовать нами, а не сожрать живьем. Мы ждали, когда «Роршах» вывернет из-за угла. Зонд, наш посол к изоляционистам или, если Банда не ошиблась, мелкий взломщик, нанятый, чтобы проникнуть в пустую квартиру, плавно скользил по гравитационной воронке. Шпиндель прозвал его «чертиком из коробочки», вспомнив детскую игрушку, такую древнюю, что она не удостоилась даже строчки в КонСенсусе. Мы падали ему вслед по почти баллистической траектории, тщательно рассчитав импульс и инерцию, чтобы проскользнуть сквозь бешеное минное поле аккреционного пояса.

Но Кеплер в одиночку не справился бы; время от времени «Тезей» рычал – по хребту корабля прокатывался рокот маневровых двигателей, когда Капитан корректировал спуск в водоворот.

«В бою первым гибнет план боя», – пришло в голову изречение, но я не смог вспомнить, откуда взял цитату [38].

– Есть! – вскрикнула Бейтс. Из-за края Бена показалась крошечная точка, и дисплей сразу же дал увеличение. – Запуск по сигналу.

Как ни близко мы подкрались, «Роршах» все еще оставался невидим. Но параллакс отчасти сдвинул шоры с глаз зонда, открывая поминутно выпадавшие из виду иглы и спирали дымного стекла. Сквозь прозрачную толщу оставался полувиден бесконечный плоский горизонт Бена. Изображение подрагивало, по КонСенсусу ходили волны.

– Ничего себе магнитосфера, – заметил Шпиндель.

– Тормозим, – доложила Бейтс.

«Чертик» плавно развернулся назад и запустил движок. Индикатор смены скорости на тактическом дисплее покраснел.

В эту смену телом Банды командовала Саша.

– Входящий сигнал, – доложила она. – Формат тот же.

Сарасти пощелкал языком:

– Соединить!

– «Роршах» – «Тезею». Привет, «Тезей». – На сей раз голос оказался женский, немолодой.

Саша ухмыльнулась:

– Видали? Она совсем не обиделась. Даже на «жирный лохматый хер».

– Не отвечать, – распорядился Сарасти.

– Тяга отключена, – доложила Бейтс.

Летевший по инерции «чертик»… чихнул. Серебряные чешуйки швырнуло в бездну с такой скоростью, что «Тезей» по сравнению с ними неподвижно висел на месте: миллионы ослепительно-блестящих компасных стрелок. Миг – и они исчезли. Зонд наблюдал за падением дипольных отражателей, обводя лазерным лучом небесную сферу, дважды в секунду ощупывая им небеса и аккуратно отмечая каждую отраженную вспышку. Лишь поначалу иглы мчались по прямой; затем они скручивались в спирали Лоренца, их сносило по странным дугам и выводило в штопор, чтобы швырнуть по новым, прихотливым траекториям на почти релятивистских скоростях. В Консенсусе начали проявляться контуры магнитного поля «Роршаха», на первый взгляд напоминавшие уплотненные слои стеклянной луковицы.

– Бздынннь, – высказался Шпиндель.

Луковица оказалась червивой: в ней стали видны полости, длинные, извилистые тоннели в силовом поле, фрактально ветвящиеся на всех уровнях.

– «Роршах» – «Тезею». Привет, «Тезей». Вы на связи?

Голографическая врезка рядом с центральным дисплеем показывала углы постоянно плывущего треугольника: «Тезей» – на острой вершине, «Роршах» и «чертик» определяли узкое основание.

– «Роршах» – «Тезею»: я вас ви-ижу…

– Легкомысленная манера разговора у нее получается лучше, чем у него.

Саша покосилась на Сарасти и не стала добавлять: «Продолжаем?» Но сомнения появились и у нее. Теперь, когда отступать оказалось поздно, она начала продумывать возможные последствия ошибки. Для трезвой переоценки время вышло, но для Саши и это было достижением.

Кроме того, решал все равно вампир.

Тем временем в магнитосфере «Роршаха» проявились колоссальные петли. Невидимые человеческому глазу, они даже на тактической диаграмме оставались исчезающе тонкими; серебряные чешуйки разметало по небу так широко, что даже Капитану приходилось гадать. Новообразования висели в магнитном поле как вложенные друг в друга карданы огромного призрачного гироскопа.