Власть подвала

казал я.

– Примерно не годится. Разрезанная вена иногда засасывает воздух. Когда этот воздух дойдет до сердца, оно окажется пустым.

– Да.

– Не «да», а в тридцати семи процентах случаев летальный исход, даже в клинике. Но здесь дело не в этом. Здесь дело в том, что он не приходит в сознание. Его раны – это просто большие порезы, я, кстати, их продезинфицировала, сейчас подержишь, пока я буду бинтовать. Для комы нет никаких причин.

– Может быть, его ударили по голове? – предположил я.

– Мозг не поврежден.

– Как вы можете знать?

– Молодой человек, не нужно соваться не в свое дело.

– Хорошо, не буду, – согласился я.

– У человека столько рефлексов, что по ним можно проверить все что угодно.

Мы устроены как электронная плата: если грамотно тыкать тестером… Только грамотно. Рефлексы в порядке, мозг не поврежден. Значит, вот что я советую.

Ничего не советую. Я думаю, что он все-таки очнется. Когда очнется, пусть лежит.

Через неделю сможет ходить не хромая. Но если он не очнется, то у вас будут большие неприятности.

– Что это все-таки может быть?

– Да все что угодно.

– Все-таки?

– Я не буду гадать.

Сделав перевязку, она ушла, не захотела ехать на машине. Ее насквозь мокрые и малюсенькие, как у Золушки, туфельки ухитрялись нести громадный вес. Может быть, в юности она была стройна как былинка. Может быть, она осталась такой же в душе.

– Она работает в больнице? – спросил я.

– Работала.

– На пенсии?

– Нет. Когда вместе работают один талант и десять тупиц, к тупицам люди не идут, а им тоже хочется иметь свое место под солнцем. Отсюда их ответные действия. Это называется демократия.

Всю дорогу к моему дому мы ехали молча и лишь один раз он сказал:

– У вас, оказывается, опасная работа.

– Иногда.

– Дальше будет хуже. Человеку с вашим талантом не дадут жить спокойно… Я помогу вам занести его в квартиру, наденем плащ и возьмем с двух сторон, в крайнем случае сойдет за пьяного. Но на этом моя помощь заканчивается. Моя фамилия Хараджа, а не Гасан Абдурахман ибн Хоттаб.

11

Когда-то меня спросили, точнее, я сам вызвался назвать четырех величайших людей человечества. Почему-то тогда у меня было особенное мнение на этот счет.

Я назвал Сократа, Канта, Леонардо и Толстого Льва. Сейчас, спустя примерно двадцать лет, я бы не включил в список величайших ни одного из них. Сократа за его диалог о государстве; Канта – за то, что его мысль объемна и тяжеловесна как вычислительная машина на вакуумных лампах; Леонардо – за то, что разбрасываясь всю жизнь, он так и не создал ничего настоящего, кроме нескольких картин;

Толстого – за вторую половину его жизни. Я попытался сегодня ответить для себя на тот же вопрос и не нашел ответа. С одной стороны, чем больше ты понимаешь в жизни, тем меньше становится четких ответов на вопросы, а с другой стороны, я чувствую, что четырех величайших просто не существует, хотя многие назвали бы Христа или что-то близкое лично им. Великие люди истории многочисленны.