Приход ночи (сборник)

— Легко сказать, — уныло отозвался Биллингс.

Сделав жалкую попытку пошутить, я предложил:

— Может быть, дать объявление в газетах?

И тут мне пришла в голову идея.

— Научная фантастика! — воскликнул я.

— Что? — переспросил Финли.

— Послушайте, научно-фантастические журналы печатают статьи-мистификации. Читатели воспринимают их как шутку, но их это заинтересовывает.

Я рассказал об одной такой статье, которую написал Азимов и которую я когда-то читал.

Это было встречено с холодным неодобрением.

— Мы даже не нарушим секретности, — продолжал я, — потому что этому никто не поверит.

Я рассказал им, как в 1944 году Клив Картмилл написал рассказ об атомной бомбе на год раньше, чем было можно, и как ФБР посмотрело на это сквозь пальцы.

Они уставились на меня.

— А у читателей научной фантастики бывают идеи. Не надо их недооценивать. Даже если они сочтут это мистификацией, они напишут издателю и выскажут ему свое мнение. Ведь у нас нет своих идей, мы зашли в тупик, так что мы теряем?

Их все еще не проняло.

Тогда я сказал:

— А знаете, Гусыня не будет жить вечно…

Это подействовало.

Нам пришлось уломать Вашингтон; потом я связался с Джоном Кэмпбеллом, издателем научной фантастики, а он связался с Азимовым.

И вот статья написана. Я ее прочел, одобрил и прошу вас всех ей не верить. Пожалуйста.

Вот только…

Нет ли у вас какой-нибудь идеи?

По-своему исследователь

© Перевод И. Гуровой

Херман Чаунс верил в предчувствия. Иногда они сбывались, иногда — нет. Примерно пятьдесят на пятьдесят. Однако, учитывая, что верный ответ приходилось выуживать из целой вселенной разных возможностей, пятьдесят на пятьдесят — очень даже неплохо.

Чаунс не всегда радовался своей способности так, как, казалось, следовало бы ожидать. Слишком дорого она ему обходилась. Люди ломали голову над проблемой, никак не могли с ней справиться и обращались к нему: «А как, по-вашему, Чаунс? Включите-ка свою старушку-интуицию!» А если он предлагал пустышку, ответственность возлагалась на него без всякой пощады.

Его обязанности полевого исследователя только ухудшали положение. «Думаете, эта планета заслуживает внимания? Как вы считаете, Чаунс?» А потому он почувствовал только облегчение, когда против обычного получил двухместное назначение (то есть в экспедицию без приоритетности, когда никто на тебя не давит), а в партнеры — Аллена Смита.

Смит был таким же практично-прозаичным, как его фамилия. В первый же день после отлета он сказал Чаунсу:

— Дело в том, что блоки памяти у вас в мозгу всегда в полной готовности. Столкнувшись с проблемой, вы в поисках решения вспоминаете куда больше мелочей, чем мы, остальные. Называть это предчувствием — значит ссылаться На нечто мистическое, чего на самом деле и в помине нет. — Смит провел ладонью по своим зализанным кверху волосам. Волосы у него были тонкие и прилегали к голове плотной шапочкой.

Чаунс, волосы которого отличались буйностью, а курносый нос был чуть сдвинут в сторону, ответил мягко (его обычный тон):

— Я думаю, не телепатия ли это?

— Что?!

— Ну, какое-то подобие...

— Чушь! — объявил Смит с безапелляционной насмешкой (его обычный тон). — Ученые разыскивали фактор пси больше тысячи лет и ничего не нашли. Его просто не существует — ни прекогниции, ни телекинеза, ни ясновидения, ни телепатии.

— Не спорю, но подумайте вот о чем. Если я получаю картину того, о чем думает каждый в данной группе людей — даже сам того не сознавая, — то интегрирую всю информацию и делаю вывод. Таким образом я знаю больше любого члена группы, а потому могу судить о проблеме яснее остальных... иногда.

— У вас есть хоть какое-нибудь доказательство этому?

Чаунс посмотрел на него кроткими карими глазами и ответил:

— Только предчувствие.

Они хорошо ладили друг с другом. Чаунса устраивала бодрая практичность Смита, а тот снисходительно принимал логические построения своего партнера. Они часто расходились во мнении, но не ссорились.

Даже когда они достигли своей цели — шарового звездного скопления, которое никогда прежде не знало выбросов энергии ядерного реактора, созданного людьми, нарастающее напряжение не вызвало разлада.

— Любопытно, — сказал Смит, — что они делают со всеми этими данными там, на Земле? Иногда все это кажется пустой тратой времени.

— Земля только-только начинает выходить в космос, — ответил Чаунс. — Невозможно предсказать, насколько далеко распространится человечество по Галактике за, например, миллион лет. Все данные, которые мы получим о любом мире, когда-нибудь могут оказаться критически-важными.

— Ну, просто реклама, предлагающая поступить в Бригады Исследователей! По-вашему, тут может найтись что-то интересное? — Смит кивнул в сторону видеотабло, в центре которого уже довольно близкое скопление смахивало на крупицы рассыпанного талька.

— Может быть. У меня есть предчувствие... — Чаунс умолк, сглотнул, поморгал и смущенно улыбнулся.

Смит раздраженно фыркнул:

— Давайте запеленгуем ближайшую звездную группу и пройдем наугад сквозь наиболее плотную ее часть. Десять против одного, что отношение Маккомина будет ниже двух десятых.

— Проиграете, — пробормотал Чаунс. Его охватило волнение, которое всегда возникало в тот момент, когда перед ними должны были раскинуться новые миры, — чувство очень заразительное и каждый год одурманивавшее сотни юнцов. Юнцы — и он когда-то был таким — рвались в Бригады, торопясь увидеть миры, которые их потомки когда-нибудь назовут своими. Каждый по-своему исследователь.

Они взяли пеленг, осуществили свой первый ближний гиперпространственный прыжок в шаровое скопление и начали сканировать звезды, выявляя планетные системы. Компьютеры выполняли свою работу, информация непрерывно накапливалась, и все шло привычным удовлетворительным образом, пока в системе 23, вскоре после завершения прыжка, гиператомные двигатели корабля не отключились.

— Странно, — пробормотал Чаунс. — Анализаторы не показывают, что произошло.

Он был совершенно прав: стрелки прихотливо плясали, ни разу не остановившись на значимый момент, так что определить причину отказа двигателей было невозможно. А следовательно, и произвести ремонт.

— Никогда не видел ничего подобного, — проворчал Смит. — Придется все выключить и произвести проверку вручную.

— Почему бы не заняться этим с удобствами? — заметил Чаунс, уже наводя телескопы. — Обычный двигатель в порядке, а в системе имеются две вполне приличные планеты.

— А! Насколько приличные и которые из всех?

— Первая и вторая из четырех. Обе имеют воду и кислород. Первая чуть теплее и больше Земли; вторая чуть холоднее и меньше Земли. Подходит?

— Жизнь?

— И на той, и на другой. Во всяком случае флора.

Смит что-то буркнул себе под нос. Все, впрочем, было достаточно обычным — растительность, как правило, имелась на планетах с водой и кислородом.

И, в отличие от животных, растительность можно было рассмотреть в телескоп — а вернее, засечь спектроскопически. В растительных организмах за все время были обнаружены только четыре фотохимических пигмента, и каждый легко определялся по характеру отражаемого им света.

— Растительность на обеих планетах принадлежит к хлорофильному типу, не более и не менее! — сказал Чаунс. — Совсем как Земля. Там нам будет уютно.

— Какая ближе? — спросил Смит.

— Вторая, и мы уже летим к ней. У меня предчувствие, что она окажется очень приятным миром.

— С вашего разрешения, я положусь на показания приборов, — сказал Смит.

Однако, по всей видимости, предчувствие в очередной раз не обмануло Чаунса. Планета оказалась приветливой — сложная система океанов и морей обеспечивала климат без значительных температурных перепадов; горные хребты были невысокими и пологими, а распределение растительности указывало на плодородие почв почти повсеместное.