Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк

Я хрупкого телосложения, во мне семьдесят килограммов и сто семьдесят сантиметров, но когда он замахивается гаечным ключом, мы ускользаем от удара, как будто зная, куда он упадет. Мы и в самом деле знаем, так как в сотне других случаев ключ раскалывал нам череп, этого достаточно, чтобы точно знать, куда он метит.

Он замахивается, а мы снова увертываемся, и еще два раза, и каждый раз несколько наших двойников приносятся в жертву. Нам вдруг становится не по себе от этих потерь. Мы вмещаем сознание всех миллионов себя самих. Но каждый из нас, кто умирает, — это осязаемый миг, утраченный навсегда. Каждая смерть умаляет меня.

Нам больше нельзя полагаться на полицию. Мы должны спасти как можно больше самого себя.

Мы снова увертываемся и уклоняемся от ударов: благодаря своим жертвам мы танцуем вокруг него, как будто он партнер, с которым мы упражнялись в паре тысячу лет. Мы забираемся по ступенькам, проскальзываем в кабину, захлопываем дверь и защелкиваем замок.

Во мне соединяются все мои двойники. Я могу мыслить сразу на миллион ладов. Если возникает затруднение, все упирается в то, чтобы выбрать лучшее решение из всех, которые я когда-либо принимал. Я не вижу прошлого или будущего, но я вижу настоящее миллиардом глаз и выбираю самый безопасный путь, тот, благодаря которому я сохраню большую часть самого себя.

Все мои составляющие удивительным образом дублируют друг друга.

В тех измерениях, где кабина оказывается пустой, мы тихо дожидаемся, когда приедут полицейские, сочиняя для них более-менее правдоподобное объяснение, а Барон тем временем прожигает нас взглядом снаружи. Этот вариант уступает место другой картине, где за сиденье засунута связанная девушка, ее кисти туго перетянуты проволокой, а рот заклеен липкой лентой.

В некоторых случаях она мертва, у нее лицо багровое от синяков и ожогов. В других случаях она жива, в сознании и следит за моими движениями воспаленными голубыми глазами. В кабине запах людей, которые очень долго находились вместе, запах совокуплений и крови.

В тех измерениях, в которые Барон увез и изнасиловал эту молодую женщину, он отнюдь не бездействует, стоя на тротуаре: он разбивает окно кабины ударом гаечного ключа.

Внутри кабины не увернешься, так что второй удар приходится мне в голову; череп раскалывается, и я понимаю, что стал одним из принесенных в жертву, одним из тех, кто поплатился жизнью, чтобы остальные из нас спаслись. Но затем я соображаю, что этот удар получили большинство из нас. Всего лишь нескольким удалось уклониться от гаечного ключа. Остальные валятся на спину и отпинывают руку Барона, которая просовывается, чтобы открыть дверь кабины изнутри. Его кисть проскребает по обломкам стекла, он вскрикивает, но все же ему удается отжать запорное устройство.

Я отползаю по сиденью, яростно отбиваясь от него пинками. Здесь у меня нет выбора, и все мы бьемся за свою жизнь, которую можем потерять.

После только одного удара не стало половины из нас. Второй удар уносит треть оставшихся. Вскоре у меня мутнеет в голове. Нас осталось тысяч десять, наверно слабо соображающих. Всеведению пришел конец.

Удар обрушивается, и я приваливаюсь без сил к дверце кабины. Я стал просто собой. Только я один. С пустотой в голове.

Я не в силах пошевелиться, а Барон уже обматывает мои запястья и ноги проволокой. Он делает это кое-как — ему хочется уехать, убраться с середины Теснистой улицы, — но этого вполне достаточно, чтобы я превратился в беспомощный куль на полу в ногах пассажирского сиденья. Перед носом у меня наполовину съеденный гамбургер и банка лимонаду. Моя щека ездит по мелким камешкам и кускам грязи.

Я остался один. Остался только я, и то в полуобморочном состоянии. Мысли ворочаются как в засахаренном меде. Я потерпел неудачу. Мы все потерпели неудачу и теперь умрем, как та бедная девушка за сиденьем. В одиночестве.

Мой взгляд перемещается, теперь я вижу кабину из-за головы Барона, с лежака. Я соображаю, что смотрю теперь глазами своего двойника, которого избили и бросили за сиденье на лежак. Этот двойник умирает, но я вижу его глазами, пока он истекает кровью. На какое-то время два наших измерения сливаются в одно.

Его взгляд опускается, и я обнаруживаю нож, охотничий нож с зазубренным лезвием, бурый от крови. В его измерении нож упал под правое сиденье, то сиденье, к которому я прижимаюсь спиной.

Руки связаны у меня за спиной, и я проталкиваю их как можно дальше под сиденье. Но дотянуться не могу из-за своего скрюченного положения. Взгляд моего двойника остановился на ноже, рядом с тем местом, где должны быть мои пальцы. Только у меня нет полной уверенности, что нож существует в том же времени, что и я. Наши измерения снова расслоились. Сделанный выбор удалил меня далеко от тех из нас, кто пьет сейчас кофе с глазированными булочками через дорогу от книжного магазина.

Барон смотрит сверху вниз на меня, ругается. Он пинает меня и заталкивает глубже под сиденье. Что-то кольнуло мой палец.

Я ощупываю осторожно предмет. Это нож.

Требуются какие-то движения, чтобы подтолкнуть нож, и вот он зажат в моей руке, торчит, будто шип на спине стегозавра. Я порезался, чувствую, как рукоять становится скользкой. Я вытираю ладонь о шершавый коврик и снова вкладываю в нее нож.

Я жду, когда Барон начнет делать правый поворот, и тогда я поджимаю колени, перекатываюсь на грудь и делаю рывок — спиной вперед, с острием, направленным в Барона.

В том единственном измерении, в котором я существую, нож вонзается ему в бедро.

Грузовик отскакивает от какого-то препятствия на дороге, меня толкает еще сильнее на Барона. Он вопит, ругается и хватается рукой за бедро.

Он сбивает меня на пол ударом кулака.

Он дает волю своей злобе, но грузовик во что-то врезается на полном ходу, и Барона швыряет на рулевое колесо.

Он так и висит на руле, потеряв сознание, и тут женщина выбирается сзади, наваливается всем телом на рукоять ножа, который вонзился в него, и распарывает ему ногу, перерезая вену или артерию.

Я лежу в крови Барона, пока не появляется полиция. Я снова один, а того из нас, который заметил нож под сиденьем, больше нет.

Девушка пришла проведать меня, когда я отлеживался на больничной койке. Моя особа привлекала всеобщее внимание, врачи и сестры были чрезвычайно любезны. И не только из-за событий, которые развернулись на улицах их городка, но и потому, что я оказался известным автором таких популярных песен, как «Любовь — это звезда», «Вперед, романтики» и «Мускусная любовь». Стали достоянием гласности все злодейства Барона и его зловещая лаборатория в родном Питсбурге, и это прибавило интереса к моей личности.

Похоже, девушка оправилась от потрясений чуть быстрее меня, теперь ее лицо было лицом, тело и душа пришли в норму. Она сильнее меня, я почувствовал это, увидев ее улыбку. Мои телесные раны заживали — порезы на запястьях и ногах, раздробленная кость в предплечье. Но из-за нарушенного сознания я оставался в тупом, надломленном состоянии.

Я слушал музыку по радио, песни других композиторов, продолжая гадать, у скольких из нас не оказалось под рукой ножа, сколько из нас не спаслись. Может, только я один, побывав в кабине грузовика, вышел из нее живым. Может, только я один спас женщину.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за все, что вы сделали.

Я начал рыться в памяти, подыскивая ответные слова, что-нибудь остроумное, вежливое, небрежное… но в памяти присутствовал только я сам.

— Э-э… пожалуйста.

Она улыбнулась и сказала:

— Вас могли убить.

Я отвернулся. Она не могла знать, что меня действительно убили.

— Ладно, извините за беспокойство, — сказала она торопливо.

— Послушайте, — сказал я, удерживая ее. — Извините, я не… — Я хотел извиниться за то, что спас только часть ее. За то, что не прикончил как можно больше Баронов. — Извините, что я не пришел на помощь раньше.