Времена негодяев

Сармат взял ее под свою опеку. В городе было неспокойно. И вот Мартын отвез ее по просьбе Сармата в деревню, к какой-то дальней родне. Вернувшись, привез от фермеров подарки, и просьбу выделить десятка два крепких ребят. В тех местах тоже пошаливали. Дружинников туда Сармат определил, сало и хлебное вино извели в одночасье, а потом весь штаб маялся жуткой изжогой.

Дни летели быстро, зато вечера были долгими. Дружинники расходились по домам, оставались только ночная стража, патрульные и те, кому некуда идти. Полсотни человек спали на нарах, скамьях и на коврах.

В маленькой штабной комнате на втором этаже допоздна засиживались Сармат, Мартын и Виктор. Порой к ним заходили бойцы, маявшиеся бессонницей. Сармат подолгу беседовал с ними, шутил, а потом, когда дружинники уходили вниз спать, Мартын раскладывал карту города, Виктор доставал сводки, которыми щедро делился горотдел милиции, и они чуть ли не до утра прикидывали и гадали, где может полыхнуть очередная заварушка, куда с утра направить отряды, кому их вести…

Самый густой запар начинался, когда прибывали новые транспорты с переселенцами или внезапно накатывала очередная волна беженцев. Кошмарные дни! Но после больших разъездов наступала короткая передышка — карта летела под стол, выпивалось все, что могло гореть, а хлебная водка очень хорошо шла под долгий разговор.

Мартын любил рассказывать о своих приключениях в затопленном поясе, Сармат подтрунивал над ним, а однажды Виктор, чуток перебрав, разговорился, и у его собеседников глаза на лоб полезли.

— Сколько же на тебя грязи и крови налипло, парень! — покачал головой Мартын.

— А ты чистенький? — бесстрастно спросил Виктор.

Мартын хлопнул его по плечу и надолго замолчал.

В июле пошла гнилая вода, а за ней пожаловала холера. Дружина и милиция валились с ног, помогая врачам. Набухала паника, и тогда Сармат выступил по местной сети, призвал беженцев расселиться по деревням и фермам, где рады любой паре рук. Эпидемию вскоре сбили.

Характер Виктора незаметно менялся. Он все еще был готов в любой момент сорваться с места, нырнуть в сторону, исчезнуть. Но ежедневная беготня и частая рубка привели к тому, что изменился судорожный, лихорадочный внутренний ритм волка-одиночки. Он попал в свою стаю, и это было хорошо.

Мысли о Ксении смазывались, бледнели. Порой Мартын, наведывавшийся изредка к своей родне, передавал всем от нее приветы. Сармат улыбался, а Виктор молча кивал.

В мае исчез куда-то Месроп и объявился только в конце лета. На расспросы не отвечал. О чем-то долго шептался с Сарматом, потом вдруг попросил Виктора найти пару свободных часов для серьезного разговора, но тут пришел транспорт с регулярами, и в дружину очень своевременно влились две сотни крепких и обученных ребят, прошедших сквозь мокрый ад приаральской заварухи.

Все хлопоты с их размещением и довольствием легли на Виктора, поговорить им так и не удалось.

Как-то вечером Мартын отрезал добрый шмат сала, разложил малосольные огурчики и вытащил из-под скамьи поместительную канистру. Спросил Месропа, не отвык ли он от домашней.

Месроп удивленно вздел бровь, хмыкнул, опрокинул в себя стакан и, нюхнув огурец, спросил в ответ, с чего это он должен был отвыкнуть?

— Кто тебя знает, — продолжал Мартын, подмигивая Виктору. — То пропадаешь месяцами в Хибаре, а то вообще вдруг исчезнешь! Говорят, тебя чуть ли не сразу в двух местах видели. Мы с тобой год уже знакомы, а вроде как и не знаю…

— Чего ты не знаешь? — спросил Месроп.

Тем временем Сармат зажал между двумя толстыми ломтями серого хлеба ломоть сала и пару огурцов, в один миг сжевал бутерброд и утер бороду.

— Не приставай к человеку! — сказал он Мартыну.

— Упаси боже! — кротко ответил Мартын. — Я только одного не пойму что он в Хибаре делал? Не от дубасовцев же прятался!

— Не от дубасовцев, — согласился Месроп. — И не прятался.

— А что ты там делал? — не унимался Мартын.

— Во-первых, я болел. Ксения меня подобрала в полном дауне, еле выходила. До сих пор мозги плохо шевелятся, а тогда память начисто отбило, «папа-мама» сказать не мог. С ложечки кормила. Полгода прошло, но до сих пор еще не все вспомнил. Хотя, — он нахмурился, — иногда черт знает что вспоминаю!

— Это во-первых. А во-вторых?

— Ну, и еще я работал.

Мартын чуть не увел струю из канистры на стол.

— Ты аккуратней лей, разольешь!

— Нет, постой, — Мартын опустил канистру на пол. — С кем это ты работал? С Ксенией? Или с Митей, мир его праху?

— С Митей я только разговаривал. Забавный парень, жаль, себя разрушил. У него была любопытная концепция. Понимаешь, он рассматривал мир как акт совместного воображения бога и дьявола. Эта парочка договорилась о базовых понятиях, а в конкретных реалиях пошла игра воображения. Что-то вроде одного сна на двоих. Наше время идет быстро, сгущеннее, чем их явь. Как и полагается во сне.

— Не понял, — сморщился Мартын, — кто чей сон?

— Мы все их сон.

— Чей это — их?

— Ну, бога и дьявола. Иными словами, сущности добра и сущности зла. А они, в свою очередь, порождение сна Мити. Он жаловался, что удерживал их в такой форме существования большим усилием воли. Чуть не вспотел.

— Кто вспотел? — взревел побагровевший Мартын.

— Митя.

Виктор не обращал внимания на перепалку. Незаметно выплеснув остатки самогона под стол, он налил себе чаю. Отхлебнул и поджав под себя ноги, расположился на кошме, кинутой на широкую скамью. Уперся спиной в стену и от удовольствия закрыл глаза. Ныло все тело. Целый день помогали грузиться большой партии разъезжающихся. Несколько десятков двухэтажных автобусов забили стоянку, народ волновался, кто-то перепутал списки, чуть не возникла паника. Хорошо, вовремя разобрались, но сколько чемоданов, коробов, узлов пришлось перетаскать — ужас! Да и детей нельзя было оставлять под ногами у суетливо мечущихся взрослых. Двоих сразу на плечо и к автобусу. Главное — не перепутать номер на бирках, а детей много, они ерзают, кричат что-то своим друзьям и подружкам, появившимся за месяцы, проведенные в этом человеческом котле…

— Ах ты, манихей хренов!

Виктор вздрогнул и чуть не упал со скамьи. Могучий рык Мартына согнал дремоту. Месроп невозмутимо нюхал огурец, хитро поглядывая на Сармата. Немного посопев на Месропом, Мартын сел и, к изумлению Виктора, засмеялся.

— Ну, чего там не разобрали? — вмешался Сармат.

— Почему же, — спокойно ответил Мартын, — мы во всем разобрались. И если Месроп не хочет афишировать свою деятельность, то на здоровье. Я, конечно, знаю, да и Виктору полезно будет узнать, что наш стратег всего-навсего резидент…

— А то он не знает! — удивился Сармат.

— Не знаю, — сказал Виктор. — Какой еще резидент?

— Резидент полевой социографической комиссии ООН, — раздельно произнес Месроп. — Но это, честно говоря, ничего не значит. И то, что я переманил к нам бойцов из регуляра, никак не связано с моей деятельностью в качестве социографа. Положа руку на сердце или на что угодно, я даже не могу сказать, существует ли еще эта комиссия. Доктор Мальстрем мог год назад урезать фонды, и комиссия приказала долго исследовать.

— Вот и замечательно, — сказал Сармат. — Давайте сворачиваться, завтра с утра дел… — Он зевнул, прикрыв рот ладонью.

Месроп и Мартын переглянулись.

— Так время же еще какое? — Мартын подержал в руке канистру и опустил. — Только сели!

— Ну так и сидите, — разрешил Сармат, — а я прилягу.

Он вышел в соседнюю комнату, где на полу вповалку спали дружинники, и через пару минут его могучие раскаты влились в сводный хор храпунов.

Мартын ходил кругами по комнате. Месроп молча оглаживал бородку. Виктор стряхнул с себя дремоту, выпрямился и налил еще чаю.

— Правильно, — сказал Месроп, — чай полезнее, только если не пьешь, не выливай под стол. Ты мне самогоном всю штанину облил.

Виктор улыбнулся, Месроп хохотнул.

— Смешно, да? — негромко рыкнул на них Мартын, но прекратил свое кружение и сел напротив Месропа.