Башня Занида. Да не опустится тьма! Демон, который всегда ошибался

— Ты сам начал, так что, если кончать намерен… я, как разумный человек… согласен.

— Решено.

Феллон отступил назад и вложил меч в ножны, но не до конца — на тот случай, если Кордак попробует нанести предательский удар. Кордак’ подошел к стенной нише у двери и вложил меч в ножны, которые висели там на вешалке для одежды. Он посмотрел на Феллона, чтобы убедиться, что его рапира убрана целиком, и только после этого оторвал руку от рукояти своей. Потом он снял меч в ножнах с вешалки и понес его в спальню.

Прежде, чем он добрался до нее, Гази возмущенно развернулась и вошла туда первой. Феллон упал в кресло. Из спальни донеслись сердитые голоса. Потом Гази снова появилась, уже в шали, юбке, сандалиях и с сумкой, в которой лежали ее вещи. Следом за ней вышел Кордак’, тоже одетый и застегивающий перевязь с рапирой.

— Мужчины, — сказала Гази, — кришнаиты они или земляне — это самые отвратительные, трусливые и беспомощные твари во всем животном царстве. Не вздумайте искать меня, вы оба, ибо видеть мне противно ваши рожи. Прощайте навсегда!

Она хлопнула дверью. Кордак’ расхохотался, упал в другое кресло и устало вытянулся.

— То был самый трудный бой мой со времени Таджрошского сражения в войне Джунгавской, — сказал он.

— Хотел бы знать я, что так взбесило даму нашу. Она кипела, как ливень летний над Квебесскими холмами.

Феллон пожал плечами.

— Иногда я тоже не уверен, что понимаю женщин.

— Ты завтракал?

— Да.

— Ха, это объясняет успех твой. Когда бы бился я не на пустой желудок, совсем другой расклад имели б мы, и с легкостью такою отделаться тебе не удалось бы. Пойдем на кухню — поджарю я яиц.

Феллон покряхтел, поднялся на ноги и пошел за Кордак’ом на кухню. Там он обнаружил, что хозяин дома снимает с полок провизию, в том числе и большой кувшин фалатского вина.

— Немного рано для того, чтоб налегать на квад, — сказал капитан, — но фехтование — тяжелая работа, так что, не повредит глоток-другой вина нам, чтоб возместить утерянную влагу.

После нескольких кружек вина, Феллон, сильно подобрев, сказал:

— Кордак, старина, не могу даже найти слов, как я рад, что не убил тебя. Таким, как ты, и должен быть настоящий мужчина.

— Взаимно, друг Антане, ты выразил прекрасно то, что и я сказать хотел. Почел бы я за честь считать тебя среди друзей своих, и лучшего товарища едва ль нашел бы я и между соплеменниками.

— Давай выпьем за дружбу.

— Да здравствует дружба! — воскликнул Кордак’, поднимая кружку.

Выпив, он поставил ее и испытующе посмотрел на Феллона.

— Раз уж речь зашла о дружбе, мой петушок, поскольку ты — когда не распален ты ревностию жгучей — весьма разумен и не склонен к болтовне, а также служишь под моим началом — короче, позволю сделать я намек, а ты уж поступай, как знаешь.

— О чем ты?

— Достигли вести нас, что завоеватель варварский, гуур Кваата, выступил, в конце концов. Известие пришло с биштарской почтой вчера за час, быть может, до того, как я отправился к тебе. К тому моменту он не переходил еще границу, но вполне могла прийти уже и эта новость.

— Это, наверное, означает, что гвардия?…

— Ты предвосхищаешь мои мысли. В порядок приведи дела свои, поскольку в любой момент приказ получен может быть о выступлении. А теперь пора в казарму мне, где придется, несомненно, потратить день на заполнение бумажек. Еще один чудовищный обычай! О, если бы родиться довелось мне столетий несколько назад, когда письма искусство было редким, и солдатам приходилось носить в уме приказы и, вообще, все то, что было нужно знать.

— А кто будет следить за порядком в городе, если вся гражданская гвардия отправится на фронт?

— Вся гвардия не отправится. Останутся ветераны, новички и резервисты, которым предстоит работать и за всех тех, кто уйдет. Мы, командиры рот, сражаемся с министром, перевести который хочет тех из гвардейцев, кто боеспособней, на службу в…

— В Сафк? — подсказал Феллон, когда Кордак’ умолк посреди фразы.

Капитан икнул.

— Я говорить не стал бы, когда б не оказалось, что тебе уже известна подробность эта. Но как узнал ты?

— Сам знаешь — слухи. Но что там внутри?

— Вот этого раскрыть я не могу, не обессудь уж. Одно скажу, однако: в сей древней башне скрыто нечто, столь новое и смертоносное, что стрелы лучников гуура весенним дождичком покажутся в сравненьи.

Феллон сказал:

— Йештиты действительно не пожалели усилий на охрану тайны того, что происходит в Сафке. Я даже ни разу не видел плана здания, да и не слышал, чтобы такой где-то существовал.

Кордак’ самодовольно усмехнулся и пошевелил одной из антенн, что было кришнаитским эквивалентом подмигивания.

— Ну, не так сокрыта эта тайна, как им хотелось бы считать. В таких делах всегда случаются утечки, и кое-что становится известным.

— Ты хочешь сказать, известным не членам культа?

— Да, мой друг. По крайней мере, мы подозреваем, в чем там дело, — Кордак опрокинул очередную кружку фалатского.

— Кто это — «мы»?

— Ученое собратство, в которое вступил я — Меджраф Джанджира. Не слышал ты о нас?

— Неофилософское общество, — пробормотал Феллон. — Я кое-что слышал о его догматах. Ты хочешь сказать, что ты… — он вовремя спохватился и не стал говорить, что считает эти догматы вопиющим примером межзвездного идиотизма.

Тем не менее, Кордак’ уловил неодобрительный тон последних слов Феллона и сурово посмотрел на него.

— Есть многие, глумящиеся над догматами собратства, не дав себе труда узнать их, и тем лишь проявляют верхогляды эти невежество свое, отбрасывая мудрость, которую должны бы были испытать. Я мог бы объяснить ее в словах немногих, насколько мне позволит скудный мой язык — а если заинтересован будешь ты, тогда могу свести тебя с другими, мудрее и начитанней меня. Слыхал ли ты о Пьятсмифе?

— О чем?

— О Пьятсмифе… Это подтверждает лишний раз дремучую невежественность вашу — ведь вы, земляне, не знакомы с планеты собственной мудрейшими мужами.

— Ты хочешь сказать, что это землянин? — Феллон никогда не слышал о Чарльзе Пьяцци Смите, эксцентричном шотландском астрономе девятнадцатого столетия, основавшем псевдонаучный культ под названием «пирамидология». Но даже если бы Феллону и доводилось слышать о нем, вряд ли он понял бы, что Кордак’ произнес именно его имя.

— Сей Пьятсмиф, — сказал капитан, — первый осознал, что величайший древний памятник Земли — по вашим меркам древний, не по нашим — собой являет нечто сверх того, чем видится поверхностному взгляду. В действительности, заключает он в себе, в своей структуре и в своих размерах, всю мудрость всех времен и тайны сокровенные вселенной.

Следующие полчаса Феллон нетерпеливо ерзал, слушая лекцию Кордак’а. Обрывать собеседника он не решался, потому что Кордак’ мог сообщить и полезную информацию.

Тем не менее, к концу этого получаса речь капитана стала нести на себе явственный отпечаток фалатского. Он стал путаться и терять нить рассуждений.

— …нет, друг Антане, я прстой рмейский офицр, а не филосф. Когда бы я влдел… владел бы я… крсноречим…

Он умолк, тупо глядя перед собой. Феллон спросил:

— А у тебя есть план Сафка?

Лицо Кордак’а приняло хитрое, но идиотское выражение.

— Я т-так говорл? Как будто, нет. Но не буду отрцать, что сущесвует план ткой.

— Это интересно, если это действительно правда.

Кордак’ ожил:

— Ты ставишь под сомнение слова мои? Да я!..

— Ну-ну, я поверю в твой план, если увижу его. Это ведь не запрещено законом, правильно?

— Не запрещено… — Кордак’ некоторое время размышлял над этой проблемой, потом встряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги. — Упрям, как биштар, и увертлив, как фондак’, соратник мой Антане. Ладно, я покажу тебе сей план, иль копию его. Поверишь ты тогда?

— О — э-е — да, наверное, поверю.

Сильно покачиваясь, Кордак’ вышел в гостиную. Феллон слышал, как он открывает там какие-то шкафы и шарит в ящиках. Потом капитан вернулся, держа в руках большой лист кришнаитской бумаги.