Гражданская война

Я оставил свой новый "порше" перед последним поворотом дороги к крепости Скотта и углубился в лес. Скоро показались высокий забор и вилла. Но только потому, что мне было далеко не шестнадцать, я подумал с известной долей прагматизма: "Какой смысл здесь стоять?" И тотчас ушел.

Когда я вернулся к машине, уже стемнело. Вынырнувший из черного леса автомобиль измерил меня с головы до пят светом фар, свернул на обочину, остановился. За рулем серебристого купе с открытым верхом была Элен.

-- Вы были у отца? -- выйдя из машины, спросила она.

Ей очень шло белое платье, открывавшее плечи и наполовину грудь, узкое до колен, ниже -- широкое и длинное, со скользящим по траве шлейфом.

-- Нет, -- чувствуя, как волнуюсь, ответил я.

Она вдруг стала серьезной:

-- Но почему вы здесь?

-- Хотел увидеть вас, Элен... -- так же серьезно произнес я.

-- Тогда этот вечер мой... Мне нужно только поставить машину.

Я подождал ее, но к ним не заезжал. Вряд ли мне бы обрадовался Скотт, впрочем, как и я ему...

Мы поехали в сторону Версаля, так пожелала Элен.

Мы говорили бесконечно. О погоде, об искусстве, о вкусах и моде, но как хотелось бы мне говорить об ином... О ней, о ее глазах, улыбке, голосе... И что-то настораживало меня в ее взгляде, чуть кокетливом, стремительном, но порой тревожном...

За Версалем, мы снова свернули в лес, и вскоре, рядом с одиноко стоящим двухэтажным особняком времен французских королей у затаившегося в ночи пруда, остановились.

-- Этот маленький дворец -- подарок отца... Я не была здесь целую вечность, -- сказала Элен и пригласила в дом.

За парадным, в зале, наверное, в далеком прошлом принимавшем балы с россыпью галантных кавалеров и блистательных дам, -- с мраморными плитами пола и потускневшими мозаичными панно на стенах, с огромной люстрой и множеством канделябров, с двумя лестницами, расходящимися вверху на бельэтаж с колоннами, куда выходили двери комнат второго этажа, -- царило запустение и веяло унынием.

-- Кажется, здесь действительно никого не было целую вечность, -подивился я паутине, ставшей неотъемлемой частью этого дома, и словно вознамерившейся его похоронить пыли, и соблазнительному эху.

-- Да. Мебель я выбросила. Парк вокруг превратился в чащу... Я поклялась не возвращаться сюда... Но с той поры прошло семь лет... Только Патриция иногда приезжает сюда.

-- Что же это за тайна заброшенного дома?

-- Не хочу об этом говорить, в другой раз...

Элен поднялась на второй этаж. Прошлась по комнатам, и из одной вынесла медвежью шкуру. Бросила посредине зала на холодный каменный пол, затем зажгла три свечи и погасила свет.

-- Кажется, отношения Пат и моего отца дали трещину. Никогда не было, чтобы они ссорились.

-- Они давно вместе?

-- Пятый год... Тогда у Пат родился ребенок... Знаете что, поедем как-нибудь за город, а еще лучше --в горы. Жутко надоел Париж с его смогом, пылью... проблемами. Хочу спрятаться от людей в огромной пещере, готовить на костре, пить родниковую воду, хочу жить высоко-высоко, чтобы ни один человек не подобрался и близко к моей обители... и никогда больше не спускаться в долину.

-- Я слышал об отшельниках-мужчинах, но вот об отшельниках-женщинах, что-то не приходилось.

-- А я возьму с собой вас, согласны? -- почти всерьез сказала Элен.

-- Согласен...

Мы сидели на роскошной мохнатой шкуре...

Ее рука была совсем рядом, но я не осмелился прикоснуться к ней...

-- Элен, а почему умер ребенок Пат? -- вдруг спросил я.

Последовала долгая пауза, прежде чем Элен на что-то решилась.

-- Он был здоров...

-- Что? -- недопонял я.

-- Он был здоров... У нее родился мутант, и она настояла, чтобы его усыпили. После родов к мужу она больше не вернулась и стала жить с моим отцом. О ребенке вся правда известна немногим, даже муж Пат думает, что мальчик родился мертвым.

-- Кто же был ее мужем? -- механически спросил я, ошеломленный судьбой моего внука.

-- Они вместе учились в колледже. Филипп Луадье. Я его недолюбливала, ставил из себя этакого сверхчеловека, а в голове пусто... Я почему вам все это рассказала... Патриция ведь для меня как старшая сестра... И я знаю, она не собиралась делать из всего этого тайны, так уж вышло. Мне порой кажется, что она гордится своим поступком.

Элен взглянула на меня печальными глазами.

-- А вы бы могли, вот так, убить своего ребенка из-за того, что он родился мутантом?

Ее вопрос застал меня врасплох.

-- Право, Элен, затрудняюсь, что-либо сказать... Я понял, ты осуждаешь ее?

-- Я не могу осуждать ее потому, что не знаю, как поступила бы сама, окажись я на ее месте... А что родилось у Пат... Она не рассказывала, можно только догадываться. Постарайтесь понять. Когда человеческий ребенок выходит из утробы матери, он и так достаточно некрасив, а если представить мутанта в его первые минуты жизни...

Кто-кто, а я мог это представить.

--Это трудно вынести психологически... Вы, наверное, видели уже Карла Велье, каков же был он, едва появившись на свет?

Наступило молчание. Слишком тяжелый получился у нас разговор, чтобы сразу о нем забыть.

-- Тебе улыбалось счастье, Морис? -- спустя несколько минут произнесла Элен, голос ее был тверд, но чуть приглушен.

Она отвернулась во мрак и почти неслышно прошептала:

-- Поцелуй меня, Морис...

16.

Утро четвертого дня моей второй жизни началось неожиданно.

Я и Элен еще спали, когда в дверь позвонили. Открывать не хотелось, но кто-то очень настойчивый и наглый настаивал. Им оказался журналист Жюстен Тревиз... На мой вопрос, что ему надо, он дважды щелкнул фотоаппаратом и затараторил, что покупает у меня право на эксклюзивное интервью... Я выставил его за дверь и подумал с сожалением: " Они таки добрались до меня..." Компания, которой я был обязан возвращением в этот мир, обещала, что попытается сохранить в тайне мое имя, но разве проведешь пронырливых репортеров. Однако больше всего это взволновало Элен.

-- Откуда они узнали, что ты здесь?

Я не ответил, потому что она попала в точку.

Откуда?!

И именно по просьбе Элен я вышел к засевшему в засаде Жюстену с предложением дать ему короткое интервью с одним условием: об Элен и об этом доме журналист не обмолвится ни словом, что вполне его устроило.