Встреча тиранов (сборник)

И шут сразу сник. Словно ему стало все равно — увидит Магда пленника или нет…

Анна отстранила отрока и величественно спустилась вниз, в знакомое ей (но не польской княжне)скопление реторт, горшков, тигелей и других примитивных, но впечатляющих сосудов зари химической науки. Сильно воняло серой и кислотой. Кин сидел, прислонившись к стене. Анна подмигнула ему, а Кин, видя, что отрок с шутом задержались наверху, нахмурился и проворчал сквозь зубы:

— Еще чего не хватало!

— Так вот ты где! — возмущенно проговорила княжна, глядя на Кина. — Почему ты связан? Что они с тобой сделали?

— Госпожа, — сообразил Кин, — я плохого не делал. Я пришел к господину Роману от вас, но меня никто не стал слушать.

Анна обернулась. Отрок стоял у лестницы, шут на ступеньках. Они внимательно слушали.

— Do you speak English? — спросила Анна. (Вы говорите по-английски? (англ.))

— Yes, a little, — сказал Кин. (Да, немного. (англ.))

— Нам нужно их убедить, — продолжала Анна по-английски.

— Молодец, — ответил Кин. — Я тебе помогу.

— Развяжи его, — приказала Анна отроку. — Разве ты не видишь, что он мой слуга?

Отрок был послушен.

— Сейчас, госпожа, — сказал он. — Сейчас, но господин…

— Господин сделает все, что я велю.

Отрок оглянулся на шута. Тот спустился в подвал, сел за стол.

— Делай, — мрачно сказал он. — Делай, господин сделает все, что она скажет.

— Где твой возлюбленный? — спросил Кин по-английски.

— Не смейтесь. Роман с князем. Они обсуждают вопросы обороны.

Кин поднялся, растирая кисти рук.

— Я пошел! Мне надо быть с ним. А тебе лучше вернуться.

— Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.

— В случае опасности помнишь, что делать?

— Разумеется, — сказала Анна по-русски. — Иди к Роману, береги его. — Затем она обернулась к отроку: — Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.

Отрок обернулся к шуту. Тот кивнул. Отрок побежал по лестнице за Кином. Шут сказал:

— Thy will releaseth him from the Fetters. (Ты освободить его от оков. (староангл.))

Анна опешила.

— Вы понимаете этот язык? — спросила она глупо.

— Я бывал в разных краях, княжна, — сказал шут, — с моим господином. Мы, рабы, редко показываем свои знания…

Надеюсь, подумала Анна, что язык двадцатого века так изменился, что он не все понял.

25

— Здесь вы добываете золото? — спросила Анна. Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.

— Мой господин, — сказал шут, — делает угодное богу.

— Верю, верю, — сказала Анна. — А правда, что он изобрел книгопечатание?

— Не ведаю такого слова, госпожа, — сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и, наклонившись, стал греть у них свои слишком массивные для хилого тела руки.

— Ты помогаешь господину?

— Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин?

— спросил карлик.

— Я не поняла тебя.

— Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.

— Ты боишься за него?

— Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.

— Чьей смерти?

— Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.

— Что же главное? — Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет больше играть в эту игру.

— Главное? — Шут повернулся к ней — единственный его глаз был смертельно печален. — Ты чужая. Ты можешь не понять.

— Я постараюсь.

— Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И пощады никому не будет. Но если я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это… главное пропадает.

— Но ведь остается наука, остается его великое открытие.

— Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, и тебя никогда не пороли, не жгли, не рубили, не измывались…тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет — ни здесь, ни в тереме. А вот все люди, что спят или не спят, тревожатся, стонут, едят, плачут на улицах, — их убьют. А это неважно моему господину. И это неважно тебе — их мука до вас не долетит.

Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.

Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры в Лангедоке и сражались среди богомилов в Болгарии. Люди, которые поняли, что все достойны жизни… и были бессильны.

— Ты не прав, шут. Я стараюсь понимать. И пришла сюда потому, что думала о другом человеке.

— Этот человек — боярин Роман?

— Нет.

— Все равно — это один человек, такой же, как ты. Но не такой, как я и как смерд Замошья. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя. Потому что имя мне — Мириад и я сгину безымянно со всеми, кому суждено сгинуть этой ночью.

— Как тебя зовут?

— Акиплеша — это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман!

— Но что ты можешь сделать?

— Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им: не спите, вставайте, спасите детей Христовых!

— Ты не успеешь, Акиплеша, — сказала Анна.

— Тогда я разрушу все это… все!

— Но это жизнь твоего господина, это его дело.

— Он околдовал тебя, княжна! Кому нужно его дело, мое дело, твое дело, коль скоро изойдут кровью отроки и младенцы, жены и мужи? Но я не могу разрушать…

Шут вскарабкался на стул, ноги на весу, уронил голову на руки, словно заснул. Анна молчала, смотрела на широкую кривую спину шута. Не поднимая головы, он глухо спросил:

— Кто ты, княжна? Ты не та, за кого выдаешь себя.

— Разве это так важно, Акиплеша?

— Рассвет близко. Я знаю людей. Дураки наблюдательные. Мой господин нас предаст, и я не могу остановить его.

— Скажи, Акиплеша, твой господин и в самом деле такой великий чародей? Выше королей церкви и королей светских?

— Слава его будет велика, — сказал шут. — И короли придут к нему на поклон. Иначе я бы не связал с ним мою жизнь.

— А что ты мог сделать?

— Я мог убежать. Я мог уйти к другому хозяину.

— Ты так в самом деле думал?

— Не раз. Но кому нужен хромой урод? Кому я докажу, что во мне такое же сердце, такая же голова, как у знатного?

— Роман это знает?

— Роман это знает. Господь одарил его умом и талантом.

— А тебя?

— Роман знает мне цену.

— И все?

— А что еще? Что еще нужно рабу и уроду?

— Ты ненавидишь его? Ты ревнуешь меня к нему?

Шут откинулся от стола, расхохотался, изуродовав лицо одноглазой гримасой.

— Тебя? К нему? У меня один глаз, этого хватает, чтобы понять, что княжна Магда спокойно спит в тереме. Ты даже не смогла натянуть ее сапожки — у тебя они другие, иноземные, ты не очень осторожна. И голос тебя выдает. И слова. Но не бойся. Роман не догадается. Он видит лишь свою любовь, он ею любуется, — ты птица в небе, сладость несказанная, — потому ты и нужна ему. Власть над божьим миром он хочет раскинуть и на птах, и на княжну. Он примет тебя за Магду, оттого что хочется ему принять тебя за Магду, тетенька! Он умный, а в приворотное зелье верит.

— А ты вместо приворотного сделал сонное?

— А ты чего хотела? Я не хотел, чтобы она бежала сюда. И потому сразу тебе изумился. Зелье-то испробованное. Я с ним два раза из оков уходил. Даже из замка Крак.

— Как ты попал туда?

— Известно как — за ворожбу. За глупость.

— Мне странно, что ты раб, — сказала Анна.

— Иногда мне тоже… Господь каждому определил место. Может, так и надо…так и надо.

— Ты опасный раб. Ты не дурак, а притворщик. Ты не тот, за кого себя выдаешь.

— Нет, я дурак. Но без нас, дураков, умники передохнут от своего ума и от скуки… Вот и они идут…

Роман спустился по лестнице первым.

— Вы почему здесь? — спросил он. — Почему не провел госпожу в мои покои?. — Он дотронулся до плеча Анны.