Вы сотворили нас (сборник)

Машина затормозила, и я со всех ног кинулся к ней. Опасности больше не было, но я знал, что почувствую себя спокойнее, только оказавшись внутри.

Как только машина остановилась, я открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и захлопнул ее за собой.

— Один долой, осталось два, — сказал я.

— Один долой? — дрожащим голосом спросила Кэти. — Что вы хотите этим сказать? — Она пыталась говорить небрежно, но это не слишком хорошо удавалось.

Протянув руку, я дотронулся до нее, и почувствовал, что девушка дрожит. Видит Бог, у нее было на это право.

Я притянул ее к себе, обнял, и Кэти прильнула ко мне, а весь мрак вокруг нас трепетал от древнего ужаса и тайн.

— Что это было? — спросила Кэти дрожащим голосом. — Они прижали вас к стене и очень походили на волков…

— Волки и были, — сказал я. — Только особенные.

— Особенные?

— Оборотни. По крайней мере, я так считаю.

— Но, Хортон…

— Вы прочли записки, — сказал я. — Хотя и не должны были. И теперь должны понимать…

Она отстранилась от меня.

— Но этого не может быть, — проговорила она сухим учительским голосом. — Не бывает ни оборотней, ни гоблинов, ни всего прочего в этом роде.

Я мягко улыбнулся — не то чтобы это развеселило меня, однако ее яростный протест был забавен.

— Их и не было, — пояснил я. — Пока не появился маленький легкомысленный примат и не выдумал их.

Несколько мгновений она сидела, пристально глядя на меня.

— Однако они были здесь?

Я кивнул.

— Если бы не вы, они покончили бы со мной.

— Я ехала слишком быстро, — сказала Кэти. — Слишком быстро для такой дороги. Ругала себя — и продолжала гнать. И теперь радуюсь этому.

— Я тоже.

— Что же нам теперь делать?

— Ехать. Не теряя времени. Не останавливаясь ни на минуту.

— Вы имеете в виду — в Геттисберг?

— Вы ведь собирались ехать туда?

— Да, конечно. Но вы говорили о Вашингтоне…

— Мне нужно в Вашингтон. Как можно быстрее. Возможно, будет лучше…

— Если я поеду с вами в Вашингтон?

— Да. Это может оказаться безопаснее.

Я сам подивился собственным словам. Как я мог гарантировать ей безопасность?

— Может, нам двинуться сейчас же? Путь далек. Только садитесь за руль, Хортон, ладно?

— Конечно, — сказал я и открыл дверцу.

Не надо, — проговорила Кэти. — Не выходите.

— Я обойду.

— Мы можем поменяться местами, не выходя наружу.

Я улыбнулся ей, чувствуя себя ужасно храбрым.

— С этой бейсбольной битой я чувствую себя в безопасности. К тому же поблизости никого нет.

Однако я ошибся. Кое-кто здесь все-таки был. Он карабкался по борту машины и, когда я вышел, уже взобрался на крышу. Он повернулся и взглянул на меня, подпрыгивая от ярости. Его остроконечная голова дрожала, уши хлопали, а свисавшие наподобие азиатской шляпы волосы взлетали и падали.

— Я Арбитр, — пропищал он. — Вы играете не по правилам! За такую нечестную игру должен быть назначен штрафной удар. Я опротестую вашу победу!

В ярости я взмахнул битой, держа ее обеими руками. Для одной ночи общества этого странного типа мне было вполне достаточно. Дожидаться он не стал, зная, что сейчас последует. Уродец заколыхался и лопнул, так что бита лишь со свистом рассекла воздух.

13

Я откинулся на спинку сиденья и попытался заснуть, но не мог сомкнуть глаз. Тело мое жаждало сна, но мозг протестовал. Я скользил по самой грани сна и бодрствования, не в силах окончательно погрузиться в сон.

Передо мною проходила бесконечная череда видений. Это не были мысли, ибо я чувствовал себя слишком измотанным, чтобы думать. Я чересчур долго просидел за баранкой — всю ночь, пока рано утром мы не остановились позавтракать где-то под Чикаго, да и потом я продолжал гнать машину прямо на восход, пока Кэти не пересела за руль. Тогда я попытался поспать и даже вздремнул немного, но отдохнуть толком мне так и не удалось. И вот теперь, после обеда, уже неподалеку от границы Пенсильвании, я устроился, чтобы поосновательнее выспаться. Но это никак не получалось.

Волки вернулись и брели через мой мозг с тем же безразличным видом, с каким шагали они по улице Вудмана. Они окружали меня, я пятился к стене, а Кэти все не появлялась, как я ее ни ждал. Они окружали меня, и я отбивался, понимая при этом, что выстоять не смогу, а тем временем Арбитр, взгромоздясь, словно на насест, на поддерживающий вывеску кронштейн, своим писклявым голосом вопил, что опротестовывает результат. Лишь с огромным трудом я мог двигать отяжелевшими руками и ногами, а все тело болело и покрылось от этих отчаянных усилий потом. Я наносил битой удары, результаты которых оказывались ничтожными, хоть я и вкладывал в них всю силу, и я никак не мог понять, почему так получается, пока не заметил, что вместо бейсбольной биты сжимаю в руках извивающуюся гремучую змею.

Вслед за тем и змея, и волки, и Вудман пропали из сознания, и я снова беседовал со своим старым другом, погруженным в угрожающее поглотить его кресло. Он указывал на распахнутую в патио дверь, и я, проследив его жест, видел там простершийся под безоблачным небом живописный пейзаж — с ветвистыми дубами и замком, высоко в воздух взметнувшим свои белоснежные башенки и шпили, а по извивающейся меж диких, безмолвных скал дороге направлялась к замку удивительно гармоничная толпа рыцарей и чудовищ. Я подумал о тех, кто, по словам моего друга, преследует нас, и ждал, что он продолжит разговор, однако больше он не смог произнести ни слова, потому что стрела, просвистев у меня над головой, глубоко впилась ему в грудь. Из-за кулис — словно я находился на некоем подобии сцены — чей-то благозвучный голос принялся декламировать: «Это что же за дела? Кто посмел убить Щегла? То есть, я имею в виду, Воробья…» [13] И, приглядевшись внимательнее, я смог со всей очевидностью убедиться, что мой старый друг, сидящий в кресле со стрелой в груди, никоим образом не щегол, а, конечно же, воробей; и я гадал, был ли он убит другим воробьем или я неправильно понял и имелся в виду прикончивший воробья щегол. И тогда я сказал этому маленькому уродцу Арбитру, восседавшему теперь на каминной полке: «Почему же ты не вопишь, что это нечестная игра, ибо игра эта и в самом деле нечестная, раз убит мой друг!» И в то же время я не мог быть уверен, убит он или нет, поскольку он сидел тихо, как и раньше, утонув в кресле, с улыбкой на губах, а там, где вошла стрела, не было ни капли крови.

Затем, подобно вудманским волкам, мой старый друг и его кабинет исчезли, словно чья-то рука стерла их с грифельной доски моего сознания, и я обрадовался этому, но почти сразу же ощутил себя бегущим по проспекту, а впереди маячило здание, которое я знал и куда изо всех сил стремился добежать, ибо это было необычайно важно — и в конце концов мне удалось. Сразу же за дверью сидел у стола один из агентов ФБР. Я догадался, что это агент, поскольку у него были квадратные плечи и подбородок, а на голове — мягкая черная шляпа. Я принялся шептать ему на ухо об ужасной тайне, о которой никому нельзя говорить, потому что всякий проникший в нее обречен на смерть. Он слушал, и выражение его лица ничуточки не менялось, а когда я закончил, он все так же невозмутимо взялся за телефон. «Вы — член Шайки, — сказал он. — Я таких за сто шагов нюхом чую.» И тогда я понял, что ошибся, что это не агент ФБР, а попросту Супермен [14]. И тут же я оказался в другом месте и перед другим человеком — высоким, с тщательно причесанными светлыми волосами и подстриженными щетинистым ежиком усами, стоявшим в отчужденной и напряженной позе. Я сразу же узнал в нем агента ЦРУ; встав на цыпочки, я зашептал ему на ухо, излагая все ту же историю, но стараясь придерживаться свойственной ему фразеологии. Выслушав меня, агент потянулся к телефону. «Вы шпион, — сказал он. — Я таких за сто шагов нюхом чую.» И я понял, что выдумал все это — и здание, и ФБР, и ЦРУ, — а на самом деле стою посреди серой, сумеречной равнины, во всех направлениях простирающейся до далекого горизонта, тоже серого, так что мне трудно было определить, где кончается равнина и начинается небо.