Неформашки

Значит, Гиви и Гоги?.. А где же акцент? А где псевдокавказские штучки-дрючки – ты меня уважаешь? Кушай шашлык, дорогой! Где все это? И еще. Что такое – роль, труппа, заслуженный, народный?.. Зарплата сто тридцать?.. У кого сто тридцать? У актера?.. Выходит, Гиви и Гоги… Во бред!.. Нет, точно, Гиви и Гоги ушли из театра и взяли патент на кафе. Ладно, допустим. Но непохоже – Умнов голову на отсечение давал! – это кафе не кооперативное. Бывал он в маленьких, приветливых, теплых частных кафушках, где тебя встречают как дорогого друга, где кормят вкусно и сытно, где обслуживают быстро и вежливо, где скатерти чистые, наконец! И народу в таких кафушках работает – трое, от силы – четверо. И то еле-еле на каждого – рублей по триста чистой прибыли. В месяц. При адском труде… А здесь?.. Здесь штат, как в обыкновенной государственной забегаловке. И кормят, кстати, также. В смысле – плохо… Нет, если они и из театра, то кого-то здесь играют. Для чего?!

С этим безмолвным воплем Умнов выскочил в безопасный пока коридорчик, промчался мимо кухни, притормозил и лениво вышел в зал. Около их стола стоял Гиви и встревоженно озирался. Лариса сидела с загадочной улыбкой на лице – женщина-сфинкс после приема окрошки.

Тут Гиви заметил Умнова, радостно ему крикнул:

– Где ходишь, дорогой? Почему такую красивую девушку одну оставляешь? – акцент вернулся, как не исчезал. Или там, в кабинете, не Гиви был?..

Умнов подошел к столу, взял из рук Гиви листок счета.

– Сколько? Три шестьдесят? Получите… – положил на скатерть пятерку.

– Сейчас сдачи дам, – забеспокоился Гиви. – Мы – кооператоры, у нас чаевых нет.

– А сортир у вас есть? – грубо спросил Умнов, объясняя таким образом свой вояж по закулисной части кафе.

Лариса хмыкнула.

– У входа, дорогой. Где вешалка.

– С которой все и начинается, – задумчиво сказал Умнов, принимая рупь сорок сдачи. – И кафе, и театр… Пошли, Лариса. Спасибо за угощенье, парни. Смотрите – не переигрывайте, а не то прогорите, – и двинулся к выходу, не дожидаясь ответа.

На сей раз Умнов изменил себе и сел на заднее сиденье – рядом с Ларисой. После обеда у псевдогрузин он испытывал к ней откровенную симпатию. Занятно она себя ведет, Белоснежка, не соскучишься. Что-то в ней есть, в комсомолочке этой правоверной, что-то скрытое, необычное. Нелитованное, профессионально подумал Умнов.

– К Василь Денисычу едем, – то ли утвердила, то ли спросила Лариса.

А если спросила, то у кого?..

– Можно и к нему, – машинально ответил Умнов и машинально взглянул на шофера.

Он его впервые увидел сзади – до сих пор-то сидел рядом с ним. Увидел и мгновенно понял: шофер и был тем человеком, что разговаривал с Гиви и Гоги в кабинетике заведующего кафе. Он, он – спина его, затылок его, а голоса Умнов раньше и не слыхал: в роли шофера он – Попков, кажется? – молчал, как застреленный. В роли?.. Что они тут – все из местного театра? Все – Гамлеты?.. А кто ж Лариса?.. Офелия? Тогда жаль ее: плохо кончит…

Умнов испытывал жгучее желание обратиться к шоферу по фамилии. Спросить, например: «Как дела, Попков? Как трамблер? Как жиклер?» Но сдержался: рано. Еще час назад – спросил бы не задумываясь. Из чистого хулиганства. Из детского озорства – спровоцировать неловкую ситуацию, для хозяев неловкую – как, впрочем, было уже не раз. А сейчас решил обождать. Появились вопросы – точные. Появились желания – любопытные. Первые надо было задать. Вторые – осуществить. А до того – на время затаиться, смирить прыть.

Здание под красным флагом на центральной площади оказалось средоточием всех властей предержащих. Милиционер у входа с подозрением изучал журналистское удостоверение Умнова, часто сверял фотографию с оригиналом, потом с сожалением вернул корочки.

– Проходите, – и даже вздохнул: жаль, мол, но все – по форме, все подлинное…

Кабинет Василь Денисыча располагался на четвертом этаже в самом конце коридора. Судя по отсутствию дверей рядом, кабинет этот был ого-го каких размеров. Большому кораблю – большой док, подумал Умнов, слабо представляя себе Василь Денисыча в дальнем плавании. Да и не поплывет он никуда из Краснокитежска. Зачем? Здесь он – бог-отец, бог-сын и на полставки – дух святой. А вдали от родных берегов?.. Там сейчас опасно. Там, братцы, шторма участились. Таи тайфуны и цунами нынче гуляют. Метут все подчистую с подозрительным ускорением… Нет, в бухточке-то ку-уда спокойнее!..

Секретарша в приемной – та самая дама, что на банкете пела «Ландыши» – встала из-за стола-великана с добрым десятком телефонных аппаратов на нем.

– Опаздываете, товарищи. Уже три минуты: как заседают.

– Мы тихо, – виновато сказала Лариса.

С натугой открыла дубовую дверь, проскользнула в кабинет. И Умнов – за ней. Хотели войти тихонько, получилось наоборот. Василь Денисыч, стоящий во главе десятиметровой длины стола, немедля заметил опоздавших и провозгласил:

– А вот и наш гость. Кое-кто знаком с ним. Для остальных представляю: Умнов Андрей Николаевич, талантливый и знаменитый журналист, золотое, так сказать, перо. Прошу любить и жаловать… Поприсутствуйте, товарищ Умнов, на нашем заседании. И вам любопытно будет, и нам сторонний взгляд на нашу провинциальную суету весьма полезен. Лады?

Умнов согласно кивнул, оглядываясь, куда бы приткнуться. За стол заседаний – неловко, хотя Лариса уже уселась туда, на свое законное, бросила Умнова, предательница… За гигантский, под стать бильярдному, письменный стол Василь Денисыча – у всех присутствующих, а их здесь человек тридцать, будет сильный шок и судороги от гнусного кощунства. Остается единственно приемлемый вариант…

Умнов подошел к письменному столу, сел перед ним в глубокое кресло для посетителей и… провалился чуть не по уши, колени выше головы задрались.

– Там вам удобно? – ласково поинтересовался Василь Денисыч.

– Предельно, – умащиваясь, устраиваясь, ответил Умнов, борясь с собственным центром тяжести, ловя более-менее устойчивое равновесие. А поймал – почувствовал: и впрямь удобно. Хоть спи в кресле.

– Тогда продолжим, – Василь Денисыч обратился к собравшейся публике. – На повестке дня – три вопроса. Первый: проблемы перестройки, гласности на страницах нашей прессы. Сложный вопрос, товарищи, болезненный. Гостю нашему, думаю, интересный. Второй: о вчерашних выборах на заводе двойных колясок. Это – быстро, тут все удачно, как мне докладывали. Третий: послушаем директора театра, у него есть маленькие просьбы… Призываю выступающих говорить кратко и только по делу. Прерывать болтунов буду безжалостно. – Сел. И тут же встал. – Да, вот что. Прежде чем предоставить слово товарищу Качуринеру, главному редактору «Правды Краснокитежска», хочу сам сказать пару слов. Не возражаешь, Иван Самойлович?.. – Кто-то за столом, не видный Умнову, молча не возражал, и Василь Денисыч разразился парой слов. – Газету нашу в городе любят, факт. Достаточно сказать, что число подписчиков несколько превышает количество жителей города – я уж не говорю о рознице. А это значит, что нашу маленькую «Правду» выписывают в каждой семье, да еще, бывает, по несколько экземпляров. Дедушкам, значит, один экземпляр, папам-мамам – другой, а малым детишкам – третий. Отрадно. Но мы собрались не хвалить редакцию и лично товарища Качуринера, а указать им на те недостатки, которые есть, есть, товарищи, в их непростой работе. Канули, товарищи, в Лету тяжелые времена застоя, парадности, вздорного головокружения от мнимых и даже подлинных успехов. Ветры критики, ветры здоровой самооценки дуют в стране. Но что-то слабо они вздымают газетные полосы «Правды Краснокитежска». Еще часты на ее полосах и пустые восхваления, и всякого рода панегирики. Еще нередки замалчивания недостатков, которые повсеместно существуют: ведь мы работаем, значит ошибаемся. Еще робка критика, особенно – в высокие адреса. Откуда такая робость, товарищ Качуринер? Объясни товарищам, не скрывай ничего…