Пёс войны и боль мира

— И я решил, что стоит сражаться против неверных, — заключил он, — против татар, евреев и турок. Но эта война — свара между христианами, и никто не хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие, причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне встретился Клостерхайм, я был близок к голодной смерти.

— А где вы встретились впервые?

— Там, где вы нас увидели. Я знал, что этот крестоносец может обеспечить работой нуждающихся христиан, потому и решил быть не особенно щепетильным после того, как получил один серебряный гульден в качестве аванса. Этим я смог оплатить свою поездку в Тойфенберг. Всем известно, что хороший христианин стоит двадцати евреев. Я ожидал чего-то страшного, например, что Тойфенберг окружила по меньшей мере армия неверных. Но трое!.. Всего лишь трое евреев в городе! Для меня, конечно, это было определенного рода облегчением, господин. Я могу сказать вам об этом. В следующий раз я ни за что не соглашусь участвовать в любой авантюре, подобной предложенной мне Клостерхаймом. Для него каждый встречный — неверующий.

Я нашел его по-детски наивным — его готовность бороться против несправедливости и непоколебимость веры не привлекли моего внимания, но вернули меня к собственным невеселым мыслям о личных проблемах.

Некоторое время спустя мы достигли Швайнфурта — не очень большого, с высокими шпилями, но достаточно крепкого, чтобы устоять против войны, города. Наше пребывание там не было продолжительным — мы только справились о лучшей дороге на Нюрнберг. Мы с Седенко остановились на постоялом дворе, и я намеревался утром договориться с ним о последующем путешествии, но он ухмыльнулся и сказал:

— Если вы ничего не имеете против, капитан фон Бек, я останусь с вами еще некоторое время. Вы сделаете мне одолжение, позволив разделить ваши приключения, так как у меня нет лучшего выбора. Я никому не рассказывал ни о вас, ни о вашей миссии, и в свою очередь рассчитываю на ваше молчание. Но общество бойца делает мою жизнь занимательной и, может быть, я найду, если поеду с вами и дальше, службу в подразделении наемных солдат.

— Я и не пытаюсь отделаться от вас, маторе Седенко, так как сам ищу вашего общества, что вы уже смогли заметить, — ответил я. — Теперь мой путь лежит на Нюрнберг, и оттуда к маленькому городку под названием Аммендорф.

— Я ничего не слышал о нем.

— Я тоже. Но у меня есть основания направляться туда, и я должен это сделать. Вполне возможно, когда мы прибудем в Аммендорф, вы не захотите сопровождать меня дальше, отыскав лучшую возможность для приложения ваших умений. Вы знаете, что я не отступлю от моего задания, и правильно решили, что оно важно. Независимо ни от моего, ни от вашего желания, мы должны для себя уяснить, что я должен следовать приказу, направляющему мои поиски.

— Я солдат и знаком с солдатской дисциплиной, капитан. Кроме того, это ваша страна, вы знаете ее значительно лучше, чем я. Я буду горд возможностью сопровождать вас столько, сколько смогу оказаться полезным.

Седенко нахлобучил шляпу и снова ухмыльнулся.

— Я профессиональный казак. Все, что мне нужно — немного еды, командир, которому я доверяю, моя вера в Бога, возможность передвигаться верхом и использовать это. — Он вытащил саблю и поцеловал эфес. — И я почти счастлив.

— Еду, по крайней мере, я могу вам обещать, — сказал я.

Немного позднее, на пути в Нюрнберг, он рассказывал мне о своих предыдущих работодателях. Его неприязнь к Клостерхайму поутихла.

— Он перечислял уничтоженных им ведьм — среди них были дети. Возможно, даже и христианские. Я подчеркиваю — дети. Что вы на это скажете, капитан фон Бек?

— На моих руках много крови, — заметил я, — очень много, чтобы подобное меня тревожило, юный московит.

— Но это было на войне — нет войн без кровопролитий.

— О, не все ли равно, на войне или прикрываясь этим названием. Сколько детей, по-вашему, было умерщвлено, как вы думаете, Седенко?

— Вы — командир. Бывают моменты, когда человек вынужден отдать подобный приказ.

Я ответил:

— Относительно всего содеянного я раскаиваюсь. Но если я о чем-то сожалею, так это о том, что покинул замок Бек. Оставшись там, я не стал бы солдатом. Вы происходите из рода военных, у нас же не было особых традиций в военных делах. — Я пожал плечами. — Моими людьми были убиты дети крестьян. И я был в Маглебурге.

— Ага, — сказал Седенко. — Маглебург.

Он молчал некоторое время, и я уже было подумал о мрачной перспективе путешествия в одиночестве. Почти час спустя он сказал мне:

— Там была кровавая резня, так?

— О да, это было именно так.

— И каждый настоящий солдат не хотел бы оказаться там?

— И тем не менее, я был там, — напомнил я ему.

Больше о Маглебурге мы не говорили.

Некоторое время спустя на дороге нам стали попадаться следы больших групп людей, и поэтому мы свернули на тропу, указанную моей картой местности, которую я доставал только в случае крайней необходимости. Она вела параллельно главной дороге. Все же время от времени мы встречались с небольшими подразделениями, и пару раз нам пришлось ввязаться в драку. Чтобы поддержать свою репутацию, мне в конечном итоге пришлось время от времени кричать: «Посланник!». После этого нас уже пропускали без лишних вопросов.

Я решил, что сразу же направиться в Нюрнберг будет не особенно умно. Прохожие рассказывали о собравшейся там группе известных саксонских дворян, вероятно, с целью заключения мира. Однако с тем же успехом они могли также разрабатывать новую стратегию и заключать новые союзы. У меня не было особого желания иметь с ними что-либо общее, тем более, если я буду принят в их кругу, у меня будут затруднения при ответах на их вопросы. В любой момент может раскрыться, что я не принадлежу ни к одной из партий, ни какому-либо господину.

Впрочем, как это произойдет, не имело никакого значения.

Примерно в пяти милях от Нюрнберга на поляне мы разбили лагерь, и я поинтересовался у Седенко, неужели у него столько свободного времени, чтобы сопровождать меня в путешествии.

— В Нюрнберге, возможно, нам придется посетить кое-кого, — сказал я. — И вполне может оказаться, что нам вскорости придется распрощаться.

Он покачал головой. — Я в любой момент могу повернуть обратно, — возразил он.

— Перед нами лежат страны, куда вы не сможете отправиться.

— Сразу за Аммендорфом, капитан?

— Не знаю. Я должен получить там новые указания.

— Но, я думаю, ехать нам вместе дальше или расстаться, можно будет решить и потом, когда вам станет известна суть этих указаний.

Я улыбнулся.

— Вы неуемны, как терьер, Григорий Петрович.

— Мы, казаки, славимся своим темпераментом, капитан. Мы свободные люди, и ценим свою свободу.

— Вы выбрали меня своим господином?

— Можно послужить и вам, — задумался он. — Вам или кому-нибудь еще. Подойдет вам такой ответ, капитан?

— О, я не думаю, что был бы против, — ответил я.

Но что он решит, спрашивал я себя, если узнает, что я служу делу Сатаны?

На самом же деле я преследовал совершенно иную цель. Меня не покидала надежда, что рано или поздно я соединюсь со своей возлюбленной Сабриной. Ведьма она или нет, но она была первой женщиной, которую я полюбил так сильно, как, я думал, вообще можно любить. Думая о том, чем могут закончиться мои поиски, я терял свой здоровый оптимизм. Если Люцифер говорил о судьбе мира, о Небе и Аде, то я не мог подняться выше обыкновенного чувства — любви. Я понимал, но сделать с собой не мог ничего.

На следующее утро мы достигли виселицы, на которой болталось шесть трупов. Мертвецы были одеты в черное, и на суставах у них запеклась кровь. Это означало, что их сначала пытали и выламывали конечности, прежде чем повесить. В ногах одного из них я заметил деревянное распятие. Определить, к какому ордену принадлежали эти монахи, было практически невозможно, впрочем, это не имело особого значения. Важнее было то, что их ограбили, а потом убили. Неудивительно, что даже черные одеяния монахов не смогли защитить их в эти дни.