Журнал «Если», 1993 № 04

— И никто не вспомнит о технике протезологии? — спросил Эндрю.

— Быть может, это покажется вам жестоким — никто. Или если и вспомнят, то направят против вас же. Скажут, что это было частью кампании по роботизации людей или по гуманизации роботов. Вы еще никогда не были объектом кампании политической ненависти, мистер Мартин. Предупреждаю: вас будут поносить и оскорблять, и найдутся люди, которые этому поверят. Мистер Мартин, оставьте это. — Она встала и рядом с фигурой сидящего Эндрю показалась маленькой, как ребенок.

— Если я решу начать борьбу, — спросил он, — вы будете на моей стороне?

Она подумала, потом сказала:

— Буду. До тех пор, пока смогу. Если в определенный момент такая позиция станет угрожать моему политическому будущему, возможно, я откажусь, поскольку не считаю, что эта позиция лежит в основе моих убеждений. Я стараюсь быть предельно честной с вами.

— Спасибо. И я не стану просить большего. Я намерен бороться, несмотря на любые последствия, и прошу вашей помощи только до тех пор, пока вы сможете ее оказывать.

19

Это не была прямая схватка. «Фейнголд и Чарни» рекомендовала терпение, и Эндрю угрюмо пробурчал, что этого добра у него неограниченный запас. Потом юристы начали кампанию по локализации битвы.

Они выдвинули проект закона, согласно которому люди с протезом сердца освобождались от обязательств по уплате долгов на том основании, что обладание роботизированным органом отрицает принадлежность к человечеству, а вместе с ним и конституционные права человека.

Они вели борьбу умело и упорно, проигрывая на каждом шагу, но всегда таким образом, что принятое решение охватывало максимально широкий круг последствий, а затем удерживали позиции путем апелляций к Всемирному Суду.

На это потребовались годы и миллионы долларов.

Когда было принято решение, окончательно похоронившее их законопроект, де Лонг подвел итоги на торжественном обеде по случаю столь знаменательного поражения. Эндрю находился в офисе компании.

— Мы добились двух последствий, Эндрю, — сказал де Лонг, — оба из которых нас устраивают. Во- первых, мы установили, что любое количество посторонних предметов внутри человеческого тела не мешает ему оставаться человеком. Во- вторых, мы так настроили общественное мнение в этом вопросе, что теперь люди горой стоят за широкую интерпретацию принадлежности к человечеству, поскольку ни один из ныне живущих не теряет надежды, что протезология сделает его почти бессмертным.

— И ты думаешь, что теперь легислатура поддержит мою просьбу?

Де Лонг немного смутился.

— Что касается этого, то тут я не могу быть оптимистом. Остается еще один орган, который Всемирный Суд использует как критерий принадлежности к человечеству. У людей органический клеточный мозг, а у роботов — платино-иридиевый позитронный… Эндрю, не надо на меня так смотреть. Мы не знаем, как продублировать работу клеточного мозга в искусственных структурах, содержащих достаточно органики, чтобы удовлетворить требования суда. Даже ты не сможешь этого сделать.

— И что же из этого следует?

— Конечно, необходима новая попытка. Конгрессмен Ли-Хсинг и некоторое число других будут на нашей стороне. Президент, несомненно, примет в этом вопросе сторону большинства в легислатуре.

— А у нас большинство?

— Нет, до этого далеко. Но оно сможет появиться, если люди позволят перенести на тебя свое желание о широкой интерпретации принадлежности к человечеству? Признаюсь, что шанс невелик, но если ты не желаешь сдаваться, мы попробуем.

— Я не хочу сдаваться.

20

Конгрессмен Ли-Хсинг сейчас была гораздо старше, чем в тот день, когда Эндрю впервые встретился с ней. Она давно уже не носила прозрачной одежды. Теперь ее волосы были коротко подстрижены, а платье оставляло такое впечатление, словно было составлено из обрезков коротких трубок. И все же Эндрю придерживался, насколько позволяли рамки разумных пристрастий, того стиля одежды, что преобладал во времена, когда он впервые оделся столетие назад.

— Мы продвинулись так далеко, насколько смогли, Эндрю, — сказала она. — Попробуем сделать еще одну попытку после парламентских каникул, но если честно, поражение нам обеспечено. Все усилия привели лишь к тому, что мои шансы на предстоящих выборах в Конгресс заметно упали.

— Знаю, — сказал Эндрю, — и это меня огорчает. Когда-то вы сказали, что перестанете оказывать мне поддержку, если случится то, что произошло. Но почему вы этого не сделали?

— Ты ведь знаешь, можно изменить свое решение. Так получилось, что отказ от тебя стал бы для меня еще более дорогой ценой. И вообще я была членом легислатуры целую четверть века. С меня хватит.

— И мы никак не сможем переломить их отношение, Чи?

— Мы привлекли на свою сторону всех, кто был способен прислушаться. Но противников — большинство.

— Если все упирается в вопрос о мозге, — осторожно произнес Эндрю, — то не стоит ли поднять дискуссию на уровень «клетка против позитрона»? Не следует ли нам сказать, что мозг — это нечто, любое нечто, способное к определенной функции, то есть мышлению.

— Ничего не получится, — сказала Ли-Хсинг. — Твой мозг изготовлен людьми, а человеческий — нет. Твой мозг сконструирован, а их — результат эволюции. Для любого человека, заинтересованного в сохранении барьера между им и роботом, эти различия равны стальной стене в милю толщиной и в милю высотой.

— Если бы мы только могли добраться до источника их антипатии — до самой главной причины…

— Прожив столько лет, — грустно произнесла Ли- Хсинг, — ты все еще пытаешься понять человека. Бедный Эндрю, не сердись, но тебя толкает на это сидящий внутри тебя робот.

— Не знаю, — отозвался Эндрю, — но если бы я смог заставить себя…

1 (продолжение)

Если бы он смог заставить себя…

Он давно знал, что готов к подобному решению, и в конце концов оказался у хирурга. Он отыскал такого, чьи руки были достаточно умелы, то есть хирурга- робота, потому что человеку здесь нельзя было доверять — как из-за его ограниченных возможностей, так и из-за нежелания сделать подобную операцию.

Робот не сделал бы такую операцию человеку, поэтому Эндрю, оттянув момент решения и задав несколько печальных вопросов, отражавших его внутреннее смятение, прорвался сквозь защиту первого закона.

И затем он сказал твердо, как научился за последние десятилетия говорить даже с людьми: я

при

казываю

После того как был снят барьер первого закона, столь твердо отданный приказ Эндрю, выглядевшего очень похожим на человека, активировал второй закон в достаточной степени, чтобы одержать победу.

21

Эндрю был уверен, что охватившая его слабость существует лишь в его воображении. Он уже оправился после операции. Тем не менее он прислонился к стене, попытавшись сделать это незаметно.

— Решающее голосование произойдет на этой неделе, Эндрю, — сказала Ли-Хсинг. — Откладывать его больше не в моих силах, и мы проиграем… Все кончится, Эндрю.

— Я благодарен тебе за поддержку, — сказал Эндрю. — За это время я сделал ход, который должен был сделать.

— Какой еще ход? — спросила Ли-Хсинг с явным беспокойством.

— Я не мог рассказать о нем тебе или людям из «Фейнголд и Чарни». Я был уверен, что меня остановят. Послушай, если весь спор вокруг мозга, то разве самое главное различие не заключено в бессмертии? Кого всерьез волнует, как мозг выглядит, как устроен или как он сформировался? Главное в том, что клетки мозга умирают, должны умирать. Даже если любой другой орган заменен, клетки мозга не могут быть заменены в точности такими же.

Мои позитронные схемы проработали почти два столетия без ощутимых изменений и способны проработать века. Разве фундаментальный барьер не в этом? Люди могут терпеть рядом с собой бессмертного робота, потому что им все равно, сколько лет просуществует машина. Но они не потерпят бессмертного человека, поскольку идея конца переносима лишь тогда, когда касается всех. И поэтому они не признают меня человеком.