Сигналы Вселенной

Эллсворт заказал дирижабль итальянцу Нобиле — неплохому конструктору, но излишне гордому и честолюбивому человеку.

Вся Италия, а вместе с ней и Нобиле были тогда охвачены лихорадкой фашизма. Завороженные фашистскими идеями, итальянцы настаивали, чтобы построенный ими дирижабль нес на себе их символ. Однако после длительных, неприятных переговоров с Нобиле воздушный корабль был назван «Норвегия».

Наконец, дирижабль стартовал и двенадцатого мая тысяча девятьсот двадцать шестого года достиг полюса. Мы сделали над ним два круга, и экипаж сбросил вниз флаги трех народов: норвежский, итальянский и американский. Итальянские шовинисты отличились и в этот торжественный момент: они извлекли из своего багажа несколько разных флагов, среди которых один был такой огромный, что его не смогли даже как следует развернуть и еле просунули в окно.

После того, как мы вернулись из путешествия, те противоречия, которые возникли между Амундсеном и Нобиле в начале их знакомства, еще более обострились. Нобиле клеветал на Амундсена, где только мог. Все достижения он приписывал только себе.

Позже Нобиле решил организовать новую экспедицию, но уже без Амундсена. Он построил дирижабль «Италия» и двадцать третьего мая тысяча девятьсот двадцать восьмого года вылетел из Кингсбей к Северному полюсу. «Италия» и впрямь достигла цели, но по дороге назад с ней случилось несчастье. Дирижабль пропал без вести.

Сотни радиостанций и десятки тысяч радиолюбителей пытались поймать сигналы дирижабля. Наконец поступило первое сообщение. Молодой российский радиолюбитель Шмидт в одном из глухих уголков СССР услышал сигналы: «Италия, Нобиле, Франц-Иосиф, 808,808,808».

Советское правительство сразу же сообщило об этом правительству Италии и со своей стороны немедленно начало готовить спасательную экспедицию.

Известие о катастрофе взволновало Амундсена. Он моментально забыл про прежние споры и обиды и решил помочь Нобиле.

Амундсен обратился по телеграфу к Эллсворту с просьбой помочь ему, но американский миллионер на этот раз не изъявил желания открыть свой кошелек. Зато помогло французское правительство, которое дало Амундсену самолет «Латам». Мы начали поспешно готовиться к вылету.

Дважды откладывали старт из-за неблагоприятной погоды, а когда стало ясно, что на ее улучшение нечего надеяться, решили рискнуть. Мы по собственному опыту знали, как трудно без помощи среди вечного льда.

В неприветливый холодный день, восемнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать восьмого года, мы вылетели из Тромсё. На меня были возложены обязанности наблюдателя. Управлял самолетом Гильбо, чудесный пилот, «Латам» был неплохим самолетом, и мы быстро продвигались вперед. Побережье Норвегии скоро исчезло из виду. И все бы хорошо, но вскоре мы вошли в сплошную непроницаемую полосу тумана, а радист Валетт доложил, что радиостанция не работает.

— Тогда — по компасу, все время на север! — приказал Амундсен. Он надеялся найти Нобиле где-нибудь за Шпицбергеном.

Пилот Гильбо повел самолет все выше и выше. Вскоре мы поднялись над туманной завесой. Невысоко над горизонтом нам улыбнулось солнышко, разрисовывая туман радужными красками. Все вздохнули с облегчением — теперь лететь станет легче.

— Вы уже не сердитесь на Нобиле? — спросил я Амундсена.

Он удивленно взглянул на меня:

— Разве я на него когда-нибудь злился?.. И вообще речь идет не о Нобиле. Надо думать о жизни людей.

Радист Валетт не выдержал:

— И о наших тоже! Не знаю, как повел бы себя Нобиле, если бы мы оказались на их месте!

Я тоже задумывался над этим вопросом. Провокационные выходки Нобиле во время первой экспедиции чуть не стоили всем жизни. Так, несмотря на то, что начальником был опытный Амундсен, Нобиле вмешивался не в свое дело, постоянно лез к приборам управления дирижаблем, дважды чуть даже не скинул нас на лед. А после окончания экспедиции Нобиле вел себя просто возмутительно…

От воспоминаний меня оторвало сообщение Валетта. Радист наконец восстановил связь и получил сообщение, что лед у острова Медвежьего ненадежен.

Место нашего старта, Тромсё, находится на маленьком островке у северного побережья Норвегии, почти на семидесятой параллели, а остров Медвежий мы должны были пролететь примерно на полпути к Шпицбергену.

— Мне кажется, ветер относит нас на восток, — сказал Амундсен.

Я молча взял секстант и попытался измерить высоту солнца, чтобы определить наши координаты. В самолете во время болтанки, а тем более в Заполярье, где преломление лучей очень большое, такие измерения не дают нужной точности. Однако при всем этом я убедился, что мы должны пройти восточнее острова Медвежьего.

Выслушав мои соображения, Амундсен задумался.

— Прошу, свяжитесь со Шпицбергеном.

Но передатчик снова молчал.

— Это все из-за спешки! — негодовал радист Валетт. — У меня не было даже времени более-менее внимательно осмотреть радиостанцию. Хорошо, хоть можем принимать радиограммы, иначе мы были бы совсем отрезаны от мира.

Я нерешительно предложил вернуться, чтобы отремонтировать передатчик в Тромсё или установить новый, — на этом мы потеряли бы максимум день. Однако Валетт уверенно заявил, что сумеет найти и устранить неисправность самостоятельно. Я до сих пор жалею, что не смог тогда уговорить своих друзей. Но теперь об этом уже поздно говорить.

Итак, мы летели дальше. Хотя передатчик все еще молчал, нам, казалось, начало везти. Перед Шпицбергеном туман рассеялся, и мы сумели сориентироваться. Но вскоре нас снова окружила почти кромешная мгла. Начался дождь, который постепенно перешел в метель.

Тронув Гильбо за плечо, Амундсен показал ему рукой, что следует набирать высоту.

Самолет поднимался с трудом. Ветер швырял его во все стороны, залеплял снегом. Гильбо обернулся к Амундсену и крикнул:

— Начинается обледенение!.. Элероны уже еле двигаются!

Я предложил вылезти на крыло и оббить лед. Амундсен об этом и слушать не хотел. Однако, когда пилот сказал, что самолет теряет управление, я не послушался запрета Амундсена и вылез на левое крыло.

Работать в ледяных струях воздуха было очень трудно. Неуклюжие рукавицы мешали, их пришлось сбросить. Нельзя было терять ни минуты.

Кое-как держась за тросы-растяжки, я продвигался между крыльями, сбивая лед с плоскостей палкой. С этим я справился довольно быстро, потом перебрался на правое крыло самолета, сбил лед и там.

Гильбо подал мне знак, что хочет проверить, работают ли элероны. Самолет начал ритмично качаться в воздухе; это означало, что мои усилия не пропали даром.

Я осторожно пополз обратно к кабине. Вдруг самолет резко качнуло, и я потерял равновесие. Окоченевшая рука, которой я держался за растяжку, предала меня. Отчаянно цепляясь за скользкую плоскость крыла, я искал какой-нибудь опоры, но не находил и съезжал к краю. Мгновение я висел в воздухе. А потом самолет исчез у меня из глаз. Я падал.

Через несколько секунд я влетел во что-то мягкое, словно в перину, и, видимо, на некоторое время потерял сознание. Меня спас толстый слой снега.

Когда я очнулся, то сразу же начал выкарабкиваться из сугроба. Много усилий потратил я на это, но все-таки выбрался.

Все вокруг тонуло в белом тумане, сквозь который не было видно ничего уже за несколько метров.

Куда идти?.. Что делать?.. Самолет обязательно вернется, но меня все равно не увидят, да и приземлиться они не смогут.

Не оставалось ничего другого, как отправиться в безнадежное путешествие по мертвой ледяной пустыне. Сидеть на одном месте означало замерзнуть.

Вдруг издалека донесся рокот самолета. Звук мотора то усиливался, то затихал.

Я пошел в направлении спасительного рокота. Путь мне преграждали тысячи препятствий, но жажда жизни гнала меня все вперед и вперед. Я обходил огромные торосы и прыгал через трещины во льду, пока не дошел до полосы чистого моря. Сгоряча я прыгнул в воду и поплыл. К счастью, вскоре передо мной из тумана вынырнули скалы.