Эон

Лэньер кивнул; информация об этом промелькнула в прессе, но он был слишком занят, чтобы обратить на нее серьезное внимание.

– Это была не сверхновая. Будучи яркой, она, однако, не имела ни одного из соответствующих признаков. Впервые она была обнаружена СКС в виде инфракрасного объекта за пределами Солнечной системы. Через два дня свечение стало видимым, и СКС зарегистрировала излучение на частотах, соответствующих межатомным переходам. Температура свечения, начав с миллиона градусов по Кельвину, превысила миллиард. К этому времени детекторы ядерных взрывов, расположенные на спутниках, обнаружили гамма-излучение. Объект был отчетливо виден в ночном небе, так что СКС пришлось придумать для прикрытия правдоподобную историю – якобы система космической обороны обнаружила сверхновую. Но они не знали, что это такое на самом деле.

– И?..

– Шум утих, все успокоились, и затем в той части неба провели визуальные наблюдения. Это был Камень. Тогда все уже знали, что имеют дело не с простым астероидом.

Картинка на мониторе мигнула, раздался мелодичный звук.

– Ну, наконец-то. Объединенное космическое командование завладело «Дрейком» и развернуло его.

«Дрейк» был самым мощным орбитальным телескопом. На обратной стороне Луны сооружались и более солидные приборы, но ни один из них не мог сравниться с «Дрейком» по возможностям. Он не относился к Министерству обороны и официально не подпадал под юрисдикцию Объединенного космического командования – за исключением кризисов, угрожающих национальной безопасности.

Камень появился на экране, сильно увеличенный и окруженный цифрами и графиками. Теперь было видно значительно больше деталей – большой кратер на одном конце продолговатого тела, более мелкие кратеры по всей поверхности, своеобразная полоса, опоясывающая его по экватору.

– Он все еще похож на как астероид, – неуверенно пробормотал Лэньер.

– Несомненно, – поддержала его Хоффман. – Мы определили тип – очень большой мезосидерит. Мы определили состав, но ему недостает около сорока процентов массы. СКС подтвердила это сегодня утром. В среднем сечении глыба напоминает геоид, а геоиды не встречаются в космосе, Гарри. Президент уже согласился с моей рекомендацией организовать разведку – еще до выборов, но думаю, нам удастся пробить это и с новой администрацией. Для надежности мы планируем шесть полетов шаттлов до конца февраля. Я заранее разрабатываю план действий. Нам потребуется научная команда, и мне хотелось бы рассчитывать на вашу помощь. Я уверена, что с «Орбикомом» можно договориться.

– Но почему такая секретность?

– Ну, Гарри, вы меня удивляете. – Джудит тепло улыбнулась. – Когда прилетают инопланетяне, правительство всегда стремится сохранить тайну.

– Майор Мирский, вы отвлекаетесь.

– У меня скафандр протекает, товарищ полковник.

– Это не имеет значения. Вы можете пробыть в бассейне еще минут пятнадцать-двадцать.

– Есть, товарищ полковник.

– Теперь соберитесь. Вы должны завершить маневр.

Мирский заморгал, стряхивая заливающий глаза пот, и напрягся, пытаясь разглядеть стыковочный узел американского типа. Вода в скафандре уже добралась до колен; он ощущал струйку, просачивающуюся сквозь поясной шов. Чувство это невозможно было описать; майор надеялся, что полковнику Маяковскому оно знакомо.

Он должен был вставить изогнутый металлический стержень в два зажима-датчика. Чтобы обеспечить себе необходимую опору, Мирский зацепился ногой и правым запястьем за круглое кольцо, окружающее люк, используя L-образные крючки на ботинке и перчатке. Потом левой рукой…

(…как они измывались над ним в школе, в Киеве, теперь не существующем, все эти учителя с их идеями девятнадцатого века; как они старались заставить его пользоваться исключительно правой рукой, пока наконец, когда ему было уже почти восемнадцать, не вышел указ, официально амнистировавший детей-левшей…)

…Мирский вставил стержень на место. Он отцепил запястье и ногу и оттолкнулся.

Вода уже доходила до пояса.

– Товарищ полковник…

– Прежде чем люк откроется, должно пройти три минуты.

Мирский закусил губу и попытался повернуть голову внутри шлема, чтобы посмотреть, чем заняты его товарищи по команде. На расположенных в ряд стыковочных узлах работали двое мужчин и Ефремова. Где Орлов?

Вот он! Откинув голову назад, Мирский увидел Орлова, которого буксировали к поверхности бассейна три аквалангиста. Поверхность, чудесная поверхность, сладкий воздух и никакой заливающейся в скафандр воды. Сейчас он этого уже не чувствовал – уровень поднялся выше пояса.

Крышка люка сдвинулась с места. Послышался жалобный вой механизма, и крышка застыла, открывшись лишь на одну треть.

– Заело, – ошеломленно пробормотал он.

Мирский понимал, что упражнение будет считаться выполненным, когда он сможет войти в люк, а люк был в достаточной степени защищен от дурака и открывался лишь при определенных условиях – хваленая надежная американская техника…

– Очевидно, вы неправильно установили стержень.

– Все правильно! – настаивал Мирский.

– Майор!..

– Да, да! – Он снова ударил по стержню рукой в тяжелой перчатке, но не зацепился ногами и правой рукой, и его отнесло от люка; пришлось терять драгоценные секунды, подтягиваясь обратно с помощью фала. Зацепился. Ударил. Отцепился. Никакого результата.

Вода уже добралась до груди и, когда он наклонился, попала в шлем. Он случайно глотнул и закашлялся. «Ну вот, полковник решит, что я тону, и сжалится!»

– Покачайте, – посоветовал полковник.

Перчатки с трудом могли втиснуться в выемку, где теперь лежал стержень, удерживаемый на месте частично открытой крышкой. Он нажал на стержень, чувствуя, как наполняются холодной водой рукава и немеют пальцы. Нажал еще раз.

Его скафандр уже не плавал в невесомости – он начал тонуть. Дно бассейна было в тридцати метрах, а все три аквалангиста занимались Орловым. Ничто не сможет спасти его, если он не справиться с советской имитацией стыковочного узла своими собственными силами. Если он сейчас сдастся…

Но он не мог сдаться. С юности он стремился к звездам, и впасть сейчас в панику означало потерять их навсегда. С диким криком Мирский ударил по стержню; резкая боль пронзила руку, когда пальцы ударились о внутреннее покрытие и оболочку перчатки.

Крышка люка вновь сдвинулась с места.

– Просто заело, – сказал полковник.

– Я тону, черт побери! – крикнул Мирский.

Он уцепился руками за кольцо и выплюнул воду изо рта. Воздух выходил из скафандра сквозь неплотно прилегающие крепления шлема. Он уже слышал шипение и бульканье воды.

Свет прожекторов залил бассейн, высветив висящие в воде стыковочные узлы. Он почувствовал, как его подхватывают за руки и за ноги, и сквозь затуманенное стекло шлема увидел неясные очертания трех других космонавтов. Они оттолкнулись от тренировочного комплекса и тащили его все выше и выше – к благословенному небу.

Они сидели за отдельным столиком, вдали от двухсот других новобранцев, и им подали прекрасные толстые сардельки с кашей. В изобилии имелось холодное пиво, правда, кислое и водянистое, и ко всему этому – апельсины, морковь и капустные кочерыжки. А на десерт улыбающийся дежурный офицер поставил перед ними большую железную вазу со свежеприготовленным ванильным мороженым, недоступным в течение многих месяцев тренировок.

После обеда Ефремова и Мирский отправились на прогулку по территории Центра подготовки космонавтов, посреди которой располагался наполовину врытый в землю громадный черный стальной резервуар с водой.

Ефремова приехала из Москвы, и глаза ее были слегка по-восточному раскосыми; киевлянина Мирского с одинаковым успехом можно было принять как за немца, так и за русского. Тем не менее, быть уроженцем Киева означало определенные преимущества. Человек, лишившийся родного города – этому русские могли сочувствовать, сопереживать.