Монристы

я, почти вталкивая меня в темную прихожую.

За спиной звякнули шпоры. Я обернулась. В углу, рядом с небольшой пушечкой, стоял молодой человек в синем свитере и кивере, молодецки сдвинутом на ухо. Светлые волосы его торчали во все стороны. Он насмешливо улыбался.

– Луи де Липик! – провозгласил он в ответ на мой взгляд и щелкнул каблуками.

– Я – Мадлен Челлини, – сказала я. – Очень приятно.

– Еще бы, – сказал Липик. – Мне тоже.

Наталья загадочно улыбнулась.

– Мадемуазель Челлини, – сказал мне Липик, – а вас действительно так зовут?

– Действительно.

Липик ухмыльнулся.

– А Бенвенуто Челлини, случайно, не ваш родственник?

– Беня был моим племянником, – спокойно сказала я.

Липик грустно вздохнул.

– Мадемуазель, научите меня танцевать.

– Представьте себе, что у вас внутри стержень, – сказала я. Липик с готовностью вытянулся. – А теперь вытащите его…

Липик рассмеялся и толкнул ногой дверь в залу, откуда доносилась музыка.

Зала была украшена подобием новогодней елки и обоями в мутных потеках. По стенам горели коптящие свечи. В зале танцевали.

Я подошла к окну. На синем снегу, прямо у порога, стояли два кивера. Я села на подоконник и тронула раму. Она медленно открылась, и навстречу пару, вырвавшемуся из залы, повалила волна морозного воздуха, и на ее гребне – отрывистая французская речь и звон металла. На тропинке фехтовали. Наталья взглянула, кивнула, мимолетно улыбнувшись, и сказала мне:

– Тот, что дерется левой рукой, – Франсуа Себастиани. Чудесный человек. Но его убьют.

Я обернулась. Глаза Натальи горели, и в них горели две перевернутые свечки.

– Почему ты знаешь?

– Так, – сказала она. – Это все знают. Его убьют весной в Афганистане.

Я закрыла окно.

С грохотом прикатили из прихожей пушку. Свечи задули. Из темноты донесся молодой голос:

– Кар-течью – заря-жай!!!

Зловещее пламя факела осветило счастливые лица, тускло блеснула позолота на киверах и эполетах, и вдруг раздался страшный гром. Все заволокло пороховым дымом, и неожиданно повеяло ледяным холодом. После минуты ошеломленного молчания кто-то поспешно зажег свечи, и картина разгрома предстала во всей полноте. В зале не осталось ни одного целого стекла.

– Н-да… задумчиво сказал кто-то совсем рядом.

– Вот это бабахнуло!

– Танцы, господа! – закричали из угла.

Музыка возобновилась.

Наталья тронула меня за локоть и увела на второй этаж. Деревянная лестница в комьях снега и окурках скрипела под нашими шагами. Мы прошли по дымному коридору и остановились у раскрытой двери. Сир стоял, расставив ноги в сапогах, и говорил кому-то невидимому:

– Где батюшка-барин?

Кто-то отзывался знакомым сипловатым баском:

– Там, в швейной.

– Какого черта! – вспылил Сир.

– Я там спал, – лениво пояснил басок. – На батюшке-барине.

Я обернулась к Наталье.

– Батюшка-барин – это кто?

– Это шуба, – пояснила Наталья. – Она рваная и до пят. На ней спят те, кто ночует в клубе, и греются все, кому не лень. А «батюшка-барин» –