Церон<br />Роман. Том I

Взгляд блондина, перестав блуждать в пространстве, улыбаясь, скользнул по Мирано.

После короткой паузы, смотря на Мирано, который, остановившись, напряженно его слушал, доктор сказал:

— Вы снова стали таким, каким я вас люблю видеть. А теперь слушайте же! Альпинизм — спорт, притом один из очень рискованных спортов. Занимались ли вы им, Мирано?

Мирано, к которому давно вернулась спокойная уверенность, радостно ответил:

— Я не только, доктор, хорошо знаком с этим видом спорта, но очень много им и занимался. Сначала я увлекал-с я Кордильерами, потом с группой, которую мы образовали из страстных альпинистов, членов самых разнообразных клубов, мы начали восхождения на Гималаи. Это продолжалось в течении двух сезонов. Два лета я блуждал по их откосам и днями ходили по их глетчерам, часто ночуя над облаками. На многие их вершины мы не могли взобраться, хотя были прекрасно снаряжены и не боялись смерти. Даже специальные экспедиции успели достичь немногим больше нас. Ряд хребтов, почти неприступных, заслоняет собой две надоблачных вершины. Я не знаю даже предания, которых много в тех местах, по которому кто-либо даже в легенде смог взбираться на них. Хотя двое из группы на пути к тем хребтам погибли, мне все же удалось их увидеть. Их очертание, как живое, и сейчас передо мною.

— Хорошо, — произнес доктор, — нам остается решить второй вопрос. Кто эти люди, что, не отрываясь, следят за нами и зачем им нужны эти наблюдательные пункты? Ведь не нужно забывать, что им видна лишь надоблачная часть земли, все остальное для них невидимо, в то время как их радио-телеграммы совершенно определенно указывают на то, что они снабжены совершенным научным оборудованием, служащим им для достижения определенной, практичной, конкретной задачи. Они находятся на рубеже активной Азии и, несмотря на это, они рискнули вложить огромные суммы денег в такое рискованное предприятие, так как, узнав о их существовании, земными торпедами в короткое время их может уничтожить любая из стран. Кроме того, их таинственное поведение после их обнаружения, — лучшее доказательство того, что этот наблюдатель не принадлежит ко враждующим здесь странам, а скорее всего агент того неосязаемого треста, который руководит общественным мнением, то разжигая страсти, то их охлаждая, ловко зарабатывая и на том и на другом. Если это так, то этот наблюдатель не единственный, а их целый ряд и, конечно, все они предупреждены о нас. Что этот трест, организация или государство для нас опаснее всех остальных, мне совершенно ясно из того внимания, которое они нам уделили. Они единственные, которые, не зная нас, обладают средствами, которые могут нам пока в лучшем случае мешать, а, быть может, если это им покажется выгодным, по всему миру начать нас травить. Поэтому нашей первой задачей будет проследить, кто их возглавляет, а потом их обезвредить или ликвидировать, как стратоплан. Приготовьте сейчас же экипаж к работе, мы немедленно переходим к действию.

Произнеся это, доктор быстрыми шагами пошел по направлению к стене, расступившейся перед ним в последнее мгновение. Он очутился в полумрачной соседней каюте, где спали двое людей.

III

Шум пробуждающегося города врывался в открытое окно большого прекрасно обставленного бюро. В креслах, расставленных около круглого стола, виднелись три ушедшие в свои мысли фигуры. Сорокалетний мужчина с плотоядным ртом и чуть вьющимися волосами произнес, взглянув на часы:

— Нам осталось до рапорта Шимера восемь минут.

Его голос прозвучал в утренней тишине, нарушаемой гудками автомобилей и звонками трамваев, неуверенно. Взгляды двух других устремились на него.

Один из них, библейского вида старик, с большой седой бородой и живыми юношескими карими глазами. Другой же имел холеные руки, безличное, тщательно выбритое лицо ксендза, украшенное массивным подбородком, выражавшим спокойствие и упорство. Голос человека с плотоядными губами вызвал их из состояния полудремоты, в которую они были погружены. Но слова, произнесенные им, не произвели на них никакого впечатления и, перестав дальше обращать внимание на него, они погрузились в свои мысли. Пожав плечами, этот человек тоже закрыл глаза и, если бы не судорожно сжимаемые им короткие, мясистые пальцы, можно было подумать, что и он заснул. Шум пробуждающегося города становился все разнообразнее и сильнее. Из-за спины сидящих бесшумно распахнулась дверь. В нее вошла стенографистка, держа телеграмму в руках; молча передала ее старику и бесшумно вышла. Старик вскрыл ее с усталым безразличным видом и начал громко читать. Но по мере чтения он начал оживляться и в голосе его послышались металлические нотки. В этой радиограмме не было ни обращения, ни подписи. Ее текст гласил:

«В 2h 8' обнаружено вместо предмета облако газов, имевшее по началу цвет и форму предмета. В 2h 45' облако совсем рассосалось. Заметить момент исчезновения предмета не мог. Уверен, что анализом фильмы в лаборатории сможете это установить. Фильма передана кондуктору Тибетского экспресса. О случившемся уже предупредили наблюдателей категорий А. Не мог раньше послать известие из-за урагана, бывшего под нами. Приступаю к очередной работе».

Старик выпустил радиограмму из рук — она, чуть зашуршав, упала на пол, — и откинулся на спинку кресла, устремив свой взгляд на соседний балкон, на котором чирикали воробьи.

Радиограмма произвела особенно сильное впечатление на человека с плотоядными губами. Было видно, как на его лице выступили красные пятна и он, не владея собой, взмахом руки опрокинул маленький передвижной столик, служивший буфетом. Все стоявшее на нем, жалобно звеня, свалилось на пол, разлетаясь на мелкие куски. Звук разбивающейся посуды немного успокоил массивную рыжую фигуру, пришедшую в ярость. По шуму, врывавшемуся в раскрытые окна конторы, можно было заключить, что повседневная жизнь города была уже в полном разгаре.

Старик первым нарушил начавшее становится тягостным молчание.

— Тибетский воздушный экспресс, — сказал он, — проходит около обсерватории в девять часов утра. В четыре часа он уже здесь. Поэтому вечером или сегодня ночью мы будем точно знать, что интриговало Шимера столько времени, а также узнаем, насколько правильно было его предположение, заставившее нас провести достаточное количество тревожных минут. Но, помимо всего, — продолжал он своим бесстрастным голосом, — я не вижу никаких оснований господину Малеру приходить в ярость и переставать владеть собой при первом призрачном намеке на опасность.

Малер, уже овладевший собой, сгорая от желания высказаться, с трудом дождался конца речи старика. Он быстро заговорил, как бы боясь, что его прервут, не дав закончить.

— Мне совершенно безразлично, — начал он, — ошибся ли Шимер или нет. В конце концов, для нас не так уже важно, существует ли какой-то особенный летательный аппарат или просто Шимер стал жертвой галлюцинации. В этом деле самое главное то, что нам дается прямо в руки возможность блестяще заработать. Так быстро и такие огромные деньги, что я не могу об этом спокойно говорить. Мне же шесть дней запрещают использовать эту редчайшую возможность, держа меня как бы на привязи. Я никогда вам не прощу, если вы эту возможность упустите. Это становится невыносимым. Ведь мне достаточно сделать несколько телефонных звонков, послать несколько радиограмм и к нам струей уже бы лились: фунты, франки, червонцы, пенни, сантимы, рупии, иены и лиры. Боже мой, Боже мой, а вы, как тюремщики, мне запрещаете это сделать. По четыре, по пяти экстренных коротких изданий в день посвящалось бы этому «X». Весь мир месяц, два, может быть, говорил бы только о нем. «X» мы объявили бы врагом белых, черных, желтых, всех, всех, всех. Погиб стратоплан — он виноват, холодно на Северном полюсе — он причина, жара на экваторе — им вызвана, пьян машинист и поезд сошел с рельс — опять же он. Все отошло бы на задний план перед борьбой с ним. Если бы возникли сомнения в существовании этого «X» — мы бы его создали. Если же он действительно существует и Шимер не бредит, то в результате такой мировой травли он будет пойман или погибнет. Если будет пойман, мы будем те, в чьи руки попадет его тайна, которую мы будем покупать и перепродавать много раз. Если же погибнет, то, кроме безумного заработка, у нас будет ореол сторонников всего морального и нравственного в мире. А как это выгодно, вы знаете так же хорошо, как и я. Что же нам дает потеря драгоценного времени? Кроме потери денег — ничего. Ровно ничего. Хуже чем ничего; от такого ожидания стареешь, теряешь здоровье.