Яблочко от яблоньки

Оккупанты спрыгивали с танковой брони и храпящих степных лошадей, бежали по избам, волокли кур, граммофоны и голосящих девок, с оттяжкой рубили кривым булатом непокорных, жгли дома и сараюшки, но не обращали внимания ни на бурьян, ни на кривоватый столб, ни на безликую кирзовую фигуру. А зря, потому что проходило малое время, и следа не оставалось от захватчиков, самая память о них истиралась, а бурые стебли, подгнивший столб и согнутая фигура продолжали стоять.

Щёлкнув дверцей оппеля, Ефим выскочил наружу. Настроение у него было прекрасное. Да и в самом деле, чего опасаться? – глубокий тыл, земля, можно сказать, своя. Смешная деревня, забавные люди, осень, яблоки… Хорошо! Автомат остался висеть на плече дулом вниз: всё кругом зер гут, яблоки не стреляют. Пропечатывая на скользких размывах глины рубчатые шрамы следов, Ефим приблизился к стоящему у плетня существу. Сдвинув на затылок пилотку, оглядел аборигена. – Пожалуй, это всё-таки, женщина. – Затем спросил:

– Шпрехен зи дойч?

– Ich verstehe nicht, – непонятно ответило существо, глядя насквозь прозрачными выцветшими глазами.

Ефим недоумённо пожал плечами, чётко, словно на плацу, развернулся. О чём говорить, с кем не о чем говорить? Нога, уютно упрятанная в сапог, проскользнула, словно под каблук попал небрежно брошенный огрызок яблока. Ефим изогнулся, стараясь удержаться растопыренными руками за воздух. Брошенный шмайсер ударил дулом в поясницу, и Ефим всем телом грохнулся на дорогу, смертельно скользкую, но всё ещё твёрдую под тонким слоем жижи.

Коротко в три толчка ударила очередь.

«Совсем не больно… – успел удивиться Ефим. – Сейчас…"

– Опять что-то приснилось? – вопросительно произнёс Путило. – Здоров ты спать.

– Недосып, – севшим голосом выговорил Ефим. – Сессия. Экзамены сдавал.

– Какие же экзамены в сентябре? – недоверчиво поинтересовался Путило. – Сессия, вроде, весной бывает и зимой.

– Так получилось, – уклончиво ответил Круглов.

– Ага, – согласился Путило. – А что сдавал?

– Помологию. Профессор Рытов – зверь. Душу вынимает.

– Ага, – повторил Путило, не отрывая взгляда от дороги.

«Нива», натужно завывая, ползла в гору. Деревня уже осталась позади, дорога оврагом вгрызалась в холм или, может быть, изначально была проложена по впадине. Время от времени по сторонам над обрывами являлись невысокие деревья, корячившие пустые ветви в провисшее небо.

– Яблони, – сказал Путило, мотнув головой. – Раньше тут сплошняком сады росли, торговля шла крупная, на ярмарке плодоводства в девятьсот одиннадцатом году отдельный павильон был – «Псковские яблоки», в Берлине – фирменный магазин, не помню чем. Потом, конечно, всё хизнуло, повалилось, при Хрущёве яблони порубили – ничего не осталось.

– Как это ничего? Откуда тогда склады?

– Ну, кое-что, конечно, осталось. В основном – по заброшенным деревням, где рубить было некому. Работаем помаленьку, но фирменного магазина на Seestrasse мне ещё долго не открыть.

– Ого! Ты глянь, Сергей Лукич! – перебил Круглов.

Влево от дороги, где холм приминался пологой ложбинкой, неприкрыто распласталось серое военное сооружение. На десяток метров в окружности земля была заменена замшелым от старости цементом. Его грубая фактура, выветренная и потемнелая, казалась камнем, искони росшим тут, забытым рассеянным ледником в далёкий мамонтовый период. Но сквозь эту твердь в свою очередь пробивалось иное творение чужеплеменных рук: стальной колпак неведомой толщины, столь мощный, что даже ржавчина не осмеливалась пятнать его. Раскосая прорезь амбразуры сторожила танкоопасное направление, неприязненно глядя на гражданский экипаж, вздумавший прошмыгнуть мимо.

– Это и есть укрепрайон? – с тихим восторгом спросил Ефим.

– Он самый.

– А где вход?

– Нам к нему ещё пилить и пилить. Он на той стороне холма, за бугром.

– Не слабо сказано, – оценил фразу Ефим.

Легковушка перевалила водораздел и юзом сползла вниз, где в сторону от дороги отходила ещё одна раздолбанная колея. С виду она была точь в точь, как та, по которой они только что плыли, но, видимо, качество этой хляби было иным, потому что Путило вывел машину на обочину и заглушил мотор.

– Дальше – ножками, – произнёс он, распахивая дверцу. – Дальше только трактор пройдёт.

– Вход в бункер открылся неожиданно: путники обогнули отрог холма и увидели, что часть склона словно срезана долой и на этом месте темнеет заложенная кирпичом арка. Когда-то, должно быть, она была замаскирована и страшна гордой неприступностью, но сейчас, выставив напоказ обшарпанное уродство, сооружение походило на брошенный за ненадобностью туннель, а никак не на крепость минувшей войны. Расколотые остатки бетонных тюфяков, некогда прикрывавших горжевую часть, теперь были свалены вниз и густо зеленели лишайником.

– Ну как? – спросил Путило, опуская тяжёлый рюкзак на треснувшую плиту.

– Впечатляет, – согласился Круглов. – А что, тут никого нет?

– Да уж, – с неожиданной злобой произнёс Путило. – Был тут у меня один – сторож. И смотал. Объект бросил, даже, вот, смены не дождался. Хрена он у меня получит солёного, а не зарплату. Почему, думаешь, тебя сюда так спешно везти пришлось? Тут яблок лежит немеряно и оборудование завезено. А охраны – никакой. Всё для добрых людей. Во, гляди!

Путило подошёл к двустворчатой железной двери, украшавшей центр кирпичной кладки, пошарил под порогом и вытащил ключ. Тяжёлый амбарный замок со скрипом распался, открывая проход.

– Это тоже немецкое? – с сомнением спросил Круглов, кивнув на сварную дверь.

– Не, это потом. Тут всё было замуровано году в пятидесятом, чтобы не шастали, кто ни попадя. Мы только проход пробили и дверь навесили. Ну, и конечно, вычистили оттуда гору дерьма.

Ворота завизжали на петлях и открыли вторую дверь из плотных деревянных плах.

– Это уже для тепла, – пояснил Путило, снимая крошечный контрольный замочек.

Жёлтые лампы под потолком осветили уходящую вглубь горы штольню. Она была широка, больше трёх метров в свету, как говорят строители, и до половины заставлена заколоченными ящиками. Сделанные по трафарету надписи навевали мысли о чём-то техническом.