Люди и корабли

Сначала он шел своим обычным шагом, легким и упругим. Потом зашагал шире, чуть покачиваясь. Сколько хожено таким шагом по земным дорогам, по лесным тропам, боже ты мой!.. А когда еще придется?.. Последняя мысль не понравилась Валгусу, и он сменил шаг на спортивный. Словно бы здесь был не коридор, а дорожка стадиона, и он еще где-то на средних курсах Звездного, и все, что уже было, еще только предстоит... Третий курс. Стоп!

Он опять переменил походку. Пошел медленно, как ходят, когда меньше всего собираются торопиться. Обычно так шагают не в одиночку, и Валгус даже покосился вправо. Нет, друг мой, не смотри вправо, там никого нет. Смотри лучше влево, это полезнее.

Вдоль левой стены - самые различные приборы. Откидывая крышку кожуха, Валгус взглядом проверял готовность замерших до поры до времени магнитографов, астроспектровизоров, стереокамер, экспресс-реакторов и всего прочего, придуманного хитроумным человечеством, чтобы не пропустить момента, когда будет проломлена стенка трех измерений и корабль нырнет в неизвестное и непонятное надпространство.

И нырнет-то без тебя. Всегда все предпочитают обходиться без тебя. Такой уж у тебя характер. А кто виноват? Ну, хорошо, ты - бродяга. Не совсем свой на Земле. Таких, как ты, породило время. Мы - неизбежные издержки эпохи; время не всегда ласково к отдельным людям. Мы - бродяги, экспериментаторы и испытатели, мы летаем в одиночестве, наедине со вселенной и своими мыслями, и отнюдь не привыкаем здесь к обходительности, не учимся терпимости к чужим слабостям. Такова наша жизнь. Считанные рейсы - и жизнь вся; рейсы длятся годами, и кому дело до того, что в тебе осталось слов еще на целые десятилетия? Здесь можно поговорить лишь с Одиссеем, но это скучно. И то он скоро нырнет и исчезнет.

Если только нырнет... Всегда казалось, что корабли проламывают стенку и уходят в надпространство. И не возвращаются...

Коридор кончился. Ничего себе коридорчик, добрых полкилометра длиной. Валгус не без усилий отворил тяжелую дверь. Отсек обеспечения автоматики; его проверка тоже входит в план подготовки к эксперименту. Здесь было тесно. Ни лишних механизмов, ни лишнего места...

И все-таки - почему? Но гадать не стоит. В наше время не гадают. Когда заходит в тупик теория, летят на место и собирают факты. Собирают факты и теряют корабли. От тебя требуется одно: новые факты. Никто не ожидает новых гипотез. Никто не спросит: почему? Спросят лишь: как?

Ну, на это ответить будет несложно. До поры, до времени все станут записывать приборы - эти самые и еще установленные на шлюпке. А вот что произойдет дальше?

"Хотел бы я, - подумал Валгус, - угадать, что будет дальше. Но я не могу. И он не знает, технически гениальный Одиссей, который хочет иметь и фундаментальную память. И никто вообще понятия не имеет. Да, хотел бы я все-таки знать..."

Он сидел на ступеньках трапа, ведущего во второй ярус отсека обеспечения автоматики. Размышлял, удобно опершись подбородком на ладонь.

Все-таки взрывы это или нет? Туманность Дор (в миру академик Дормидонтов) клянется, что нет. И тем не менее корабли взрывались. Откуда бы иначе браться вспышкам? Жаль этого бедного Одиссея, по-человечески жаль, хоть он и не человек, а всего лишь корабельное устройство. Но какой пилот не жалеет корабли? Они почти живые... Так на чем мы остановились? На том, с чего начали.

Вздохнув, Валгус поднялся со ступеньки. Вышел в коридор, затворил за собой дверь и тщательно, до отказа, закрутил маховик.

- Ну, сюда больше ходить незачем. Расстанемся. А уж если не расстанемся...

В самом деле, а если не расстанемся? Вдруг что-нибудь... Мало ли - может отказать шлюпка, например. В последний момент. Был когда-то такой случай. Пилоту удалось затормозить вовремя. Могло и не выйти.

- Ну, если не расстанемся, то сюда, пожалуй, заглянет на миг моя бессмертная душа...

Он сам перебил себя внезапным смешком, потому что ему представилось, как его гипотетическая бессмертная душа, голенькая и смущенная, будет жаться в угол и недоуменно поглядывать на поросшие махровым инеем колонны криогенов или на бокастые сундуки катапультного устройства. Это было действительно смешно, и он еще весело кашлял, входя в библиотеку. Так он смеялся. А что? Все равно никто не слышит.

Здесь было удобно, уютно - как на Земле. Стояли глубокие кресла, несколько кресел, а он, Валгус, один. Пришлось по очереди посидеть в каждом кресле - ни одному не обидно.

Просто странно, как бывает нечего делать перед началом эксперимента. Наибездельнейшее время во всем рейсе... Взгляд Валгуса скользнул по записям в гнездах, занимавших переборку. В них была собрана, как говорится, вся мудрость мира. Ну не вся, конечно... Но для Одиссея вполне достаточно. Удобная библиотека, доступная и человеку, и решающему устройству на криогенах, устройству по имени Одиссей.

Вот это мы и используем. Увеличим нагрузку на Одиссея. Зачем? Да просто так. Для работы фундаментальная память Одиссею в этом рейсе не нужна. Она - на случай, если устройству придется решать специальные задачи. Как это было, например... Ну, что было, то было. Просто с Одиссеем будет приятнее разговаривать. Он чуть больше начнет смахивать на человека. И нет никого, кто запретил бы Валгусу делать это. А уж кто-нибудь обязательно запретил бы. Подключать фундаментальную память без необходимости не рекомендуется. И дело не в увеличении нагрузки. Дело в том, что хотя машину конструировали и изготовляли люди и люди же заложили в нее определенные свойства, но иногда с этими устройствами бывает так: наряду с десятью известными, наперед заданными свойствами ты, сам того не зная, закладываешь в него одиннадцатое, неизвестное, непредусмотренное, а потом сам же удивляешься, почему машина поступает так, а не иначе.

Впрочем, к фундаментальной памяти это не относится. Так что включим ее, не мудрствуя лукаво...

Валгус повернул переключатель, присоединявший всю память библиотеки к контактам Одиссея. Пусть теперь просвещается в области литературы, пусть занимается человековедением. Кстати, это не отнимет у него много времени.

Валгус уселся в последнее кресло, подле экрана. На нем были все те же звезды в трехмерном пространстве. Привычный пейзаж. Сфера неподвижных звезд, как выражались древние. Звезды и в самом деле оставались неподвижными, хотя скорость "Одиссея" была не так уж мала... Неподвижны.