Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)

«Мальчишка, совсем мальчишка, — подумал Плотников. — Ишь как глаза разгорелись… Не замечает грани между фантастикой и жизнью. Небось всюду ему мерещатся алые паруса, романтик, «перпетуум-мобиле»! Неужели и я когда-то был таким? Нет… война помешала, наверное. Но что-то есть в нем мое… Или во мне — его. Впадаю в детство, испытываю дефицит романтики? Возможно… Впрочем, это уже суета сует и томленье духа!»

— Занятный разговор, — произнес он вслух. — Только не имеет отношения к науке!

— Так вы не возьмете мою работу? — спросил Стрельцов огорченно.

— Отчего же… оставьте… — устало проговорил профессор.

Странный сон приснился Плотникову. Он шел, а небо гремело, обрушивало раскаленные дротики молний. Плотников ощущал одновременно и суеверный страх перед разгулом стихии, и гордое наслаждение собственной силой, ловкостью, умением противостоять этому не прощающему ошибок миру, и опьяненность испарениями леса, и настороженность к звукам, каждый из которых мог оказаться сигналом опасности.

Он шел поступью зверя. Свисавшая с плеч шкура издавала запах мускуса. От нее исходило тепло, без которого не прожить в суровое время, впоследствии названное верхним палеолитом.

Ледниковый период, похолодавшая, но все еще плодоносная Земля, недра которой переполнены нефтью, реки изобилуют рыбой, леса — зверьем. Сорок тысячелетий спустя, в эпоху Плотникова, от всего этого останутся крохи. На месте лесов встанут гипертрофированные города, реки обмелеют, озера заполнятся сточными водами, месторождения нефти истощатся…

Он шел, сжимая в огромной, жилистой — неузнаваемой — руке кремневую дубину, которой владел виртуозно. Быстроту реакции, способность к мгновенным подсознательным решениям, не по расчету — по наитию, властному озарению отнимет цивилизация. Взамен придут раздумья, самоанализ, комплексы, стрессы, переоценки ценностей… Все это еще будет… будет… будет…

В зарослях раздался треск, послышался тяжелый топот. Плотников замер, мышцы его напряглись. Темная громада вырвалась из чащи. Молния высветила огромные бивни, густую шерсть, на фоне которой выделялись грубые, длинные, щетинистые волосы; на шее и задней части головы они образовывали гриву, спускавшуюся почти до колен.

«Мамонт, всего лишь мамонт!» — с облегчением подумал Плотников и повернулся на другой бок.

Будучи по натуре человеком добрым, Алексей Федорович Плотников изобрел удобнейший прием: отзывы на сомнительные работы перепоручать аспирантам. Это экономило время и повышало объективность: кому, как не молодым, близки свежие идеи, которые может и не оценить консервативный, хотя бы в силу своего возраста, профессор!

Особым доверием Плотникова пользовался аспирант Иванчик — работоспособный, услужливый и безотказный: он и лекцию за шефа прочитает, и мебель на своем горбу перетащит, и замок в профессорскую дверь врежет.

Диссертация Иванчика, развивавшая ранние работы профессора, была уже принята советом; вскоре предстояла защита.

Профессор знал своего аспиранта со студенческой скамьи. Примерный во всех отношениях, «патентованный отличник», как о нем говорили, Иванчик привлек внимание Алексея Федоровича старательностью и усидчивостью, но, увы, не ярким талантом.

«Не всем же звезды с неба хватать!» — успокаивал себя Плотников, рекомендуя его в аспирантуру.

И вот прошли три года. Диссертация сделана, статьи опубликованы, акт внедрения получен, экономический эффект (на благо отраслевой лаборатории) баснословный, по принципу: «бумага все стерпит». Но неспокоен что-то профессор. С защитой будет порядок: приличия соблюдены. А выиграет ли наука?

«Да бог с ней, с наукой… — думает Алексей Федорович. — Человек-то полезный, это главное! — И тут же поправляет себя: — Не мне одному, всему обществу. На таких работягах земной шар держится. Кстати, вовремя о нем вспомнил: пусть полистает опус этого, как его… В. В. Стрельцова».

Взглянув на титульный лист, Иванчик и глазом не повел:

— К какому сроку нужен отзыв? — спросил он.

— За неделю управитесь? — строго взглянул профессор.

— Да, — послушно кивнул Иванчик.

Через пару дней отзыв лежал на столе профессора.

«Автор формально подходит к использованию функций, без должного обоснования распространяя результат на реально протекающие физические процессы… Понятие обратных гармоник времени лишено смысла…»

— А нельзя ли помягче? — миролюбиво предложил Алексей Федорович, вспомнив разговор со Стрельцовым и почувствовав к нему мимолетную симпатию («занятная фигура, «перпетуум-мобиле»!").

— Это же сплошная безграмотность. Взгляните сами, — тихо возразил Иванчик.

— Черт-те что! — возмутился профессор. — Корову через «ять» пишет!

И над росчерком Иванчика поставил свою подпись.

Спустя несколько дней он, не глядя в глаза Стрельцову, вернул рукопись.

Еще лет десять назад Плотников был заядлым путешественником. Как-то он вместе с главным инженером Памирского автотранспортного объединения Дарвишем Абдулалиевым и водителем Джеролом возвращался в Ош из поездки по Памирскому тракту. Позади остался последний со стороны Хорога перевал Чиерчик. Вечерело. Алексей Федорович и Дарвиш дремали на заднем сиденье «Волги». Вдруг Джерол закричал:

— Смотрите, что это?!

Прямо перед ними слева направо над горизонтом плавно двигался со скоростью примерно один угловой градус в секунду вертикальный эллипс, словно оттиснутый серебром на сумеречном небе. Был он раза в два меньше полной луны.

За эллипсом тянулся расходящийся пучок серебристых полосок-лучей, похожий на фотографический треножник. Концы лучей испускали жемчужное сияние. Но вот эллипс окутался мраком, словно выплеснул чернильное облако. Когда еще через три-четыре секунды мрак рассеялся, «треножник» остался на месте, постепенно тускнея, растворяясь в темнеющем небе, а эллипс продолжал двигаться в том же направлении и с прежней скоростью. Вот он скрылся за грядой гор, выплыл из-за нее и снова исчез из поля зрения — навсегда.

Плотников испытал мистический ужас пополам с эйфорией, словно ему, матросу каравеллы Колумба, повстречался в открытом море «Летучий голландец».

Алексей Федорович сознавал, что никогда не постигнет тайны, потому что издали созерцал лишь внешнюю ее оболочку. Жар-птица промелькнула перед глазами, не оставив после себя даже крошечного перышка… Будучи ученым, он знал, что наука не всесильна, что некоторые «законы природы», кажущиеся сегодня незыблемыми, завтра предстанут в ином, возможно, кощунственном с нынешней точки зрения толковании…

Сказать: «я видел своими глазами НЛО — неопознанный летающий объект»? Обыватель так бы и сделал, а потом взахлеб рассказывал бы об инопланетном космическом корабле, придумывая все новые и новые подробности. Но Плотников думал иначе: «Мне посчастливилось наблюдать нечто, не поддающееся определению». Он предложил Дарвишу и Джеролу нарисовать увиденное и сам тоже взял листик бумаги. Рисунки получились похожими, не совпало лишь число лучей «треножника» — никто не догадался их сосчитать.

С тех пор «Летучий голландец» затаился в глубине памяти, время от времени давая о себе знать…

Едва Стрельцов вышел из кабинета, Алексей Федорович почувствовал беспокойство.

«А вдруг я ошибся? — подумал он. — Просмотрел что-то большое, настоящее, прошел мимо, упустил жар-птицу?»

И тут же привычно успокоил себя:

«Ну, что нового предложил Стрельцов? Это же, в сущности, микровариант, микроповорот давно разработанных фантастами идей, парадоксов вмешательства во временную причинно-следственную связь…»

Вот бы поразился «Перпетуум-мобиле», узнав, что саркастически настроенный профессор с молодых лет увлекается фантастикой! А между тем Плотников и сам писал короткие фантастические новеллы, впрочем, не принимая это свое занятие всерьез и даже посмеиваясь над собою, как посмеиваются над необидным, пустяковым пороком, только подчеркивающим достоинства. И в то же время увлечение фантастикой давало ему возможность беспрепятственно и безотлагательно реализовать (пусть на бумаге!) самые дерзкие творческие замыслы, и даже не замыслы, а помыслы.