Координаты чудес (сборник)

— Гражданин аббат, а разве нет противоречий между догматами религий, составляющих вашу веру?

— Были. Но основатели нашей церкви отбросили все противоречивые идеи. Мы стремились к согласию, а не к расколу и сохранили лишь отдельные яркие детали некогда великих религий, детали, знакомые людям. В нашей церкви не бывает ереси, так как мы всеприемлющи. Личность может веровать во что угодно, если только несет священный Дух Человеческого Воплощения. Ибо наш культ есть культ Человека. И дух его есть дух божественного и священного Добра.

— Не могли бы вы определить понятие «добро», гражданин аббат?

— Пожалуйста. Добро — это та сила внутри нас, которая вдохновляет человека на дела, требующие согласия и смирения. Культ Добра является культом самого себя и потому единственно верным культом. Личность, которой мы поклоняемся, есть идеальное социальное существо: человек, удовлетворенный своим положением в обществе, однако готовый творчески продвинуться в своем статусе. Добро великодушно, ибо является подлинным отражением любящей и сострадающей Вселенной. Добро непрерывно изменяется во всех своих аспектах, хотя проявляется... У вас странное выражение лица, молодой человек.

— Простите, гражданин аббат. Мне кажется, я уже слышал эту проповедь — или что-то очень похожее.

— Сие всегда остается правдой.

— Безусловно. Еще один вопрос, сэр. Не могли бы вы рассказать мне о религиозном воспитании детей?

— Эту обязанность несут роботы-исповедники, в соответствии с духом древнего трансцендентального фрейдизма. Робот-исповедник наставляет ребенка так же, как и взрослого. Он выслушивает их проблемы внутри социальной матрицы. Он их постоянный друг и учитель. Будучи роботом, исповедник дает точные и недвусмысленные ответы на любые вопросы. Это большая помощь в воспитании ортодоксальности.

— А что делают священнослужители-люди?

— Наблюдают за роботами-исповедниками.

— Присутствуют ли роботы в закрытых классах?

— Не могу вам ответить... Нет, я в самом деле не знаю. Закрытые классы закрыты для аббатов так же, как и для всех остальных.

— По чьему приказу?

— По приказу шефа секретной полиции.

— Понимаю... Благодарю вас, гражданин аббат Бойрен.

(Гражданин Энайн Дравивиан, возраст 43 года, занятие — правительственный служащий. Узколицый мужчина с глазами-щелочками, усталый и преждевременно постаревший.)

— Добрый день, сэр. Так вы состоите на службе у правительства?

— Совершенно верно.

— У какого правительства — штата или федерального?

— У обоих.

— Давно?

— Около восемнадцати лет.

— Ясно. А не могли бы вы сказать, в чем конкретно заключаются ваши обязанности?

— Пожалуйста. Я — шеф секретной полиции.

— Вы... Понимаю, сэр, это очень интересно. Я...

— Не тянитесь к иглолучевику, экс-гражданин Баррент. Заверяю вас, он не будет действовать в защитном поле вокруг этого дома. А попытка вытащить его лишь причинит вам вред.

— Каким образом?

— У меня есть свои средства охраны.

— Как вы узнали мое имя?

— Я знал все, как только ваша нога коснулась поверхности Земли. Мы еще кое на что способны. Впрочем, войдемте-ка лучше в дом и побеседуем.

— Я бы предпочел воздержаться от беседы.

— Боюсь, что это необходимо. Входите, Баррент, я не кусаюсь.

— Я арестован?

— Конечно, нет. Мы просто немного потолкуем. Сюда, сэр, сюда. Устраивайтесь поудобнее.

 Глава 28

Дравивиан провел его в просторную комнату, обшитую панелями орехового дерева. Массивная черная мебель, покрытая искусной резьбой, поблескивала лаком. Высокий прямой стол производил впечатление антикварной вещи. Одну стену закрывал тяжелый выцветший гобелен с изображением средневековой охоты.

— Вам нравится? — спросил Дравивиан.— Все здесь сделано руками членов моей семьи. Гобелен вышила жена, скопировав его с оригинала в музее «Метрополитен». Мебель смастерили два моих сына. Они хотели что-нибудь старинное и в испанском стиле, но более удобное; отсюда некоторая модификация линий. Мой собственный вклад увидеть нельзя: я специализируюсь по музыке периода барокко.

— В свободное от работы в полиции время? — спросил Баррент.

— Именно,— Дравивиан отвернулся от Баррента и задумчиво посмотрел на гобелен.— Мы еще вернемся к вопросу о полиции. Скажите сперва, что вы думаете о комнате?

— Она очень красива,— произнес Баррент.

— И?

— Ну... я не судья...

— Вы должны быть судьей,— подчеркнул Дравивиан.— В этой комнате — вся цивилизация Земли в миниатюре. Скажите прямо, что вы о ней думаете?

— Она кажется безжизненной,— проговорил Баррент.

Дравивиан улыбнулся.

— Вы выбрали удачное слово. Пожалуй, еще точнее — замкнутая на себя. А ведь это комната людей высокого статуса. Сколько творческих усилий было затрачено на артистичное улучшение древних стилей! Моя семья воссоздала кусочек испанского прошлого, как другие воссоздают кусочки истории майя или Океании. И все же налицо пустота. Наши автоматические заводы производят одни и те же продукты. Так как товары у всех одинаковы, нам приходится изменять их, улучшать, украшать и такими способами выражать себя. Вот что происходит на Земле, Баррент. Наша энергия и способности уходят на никчемные цели; личность замкнулась в себе. Мы воссоздаем старинную мебель, хлопочем о ранге и статусе, а тем временем нас тщетно ждут неисследованные планеты. Мы давно кончили развиваться. Стабильность принесла застой, и мы ему подчинились. Мы социализированы настолько, что личности не осталось никаких способов самовыражения, она может только замкнуться в себе или тратить энергию на самые ничтожные цели. Полагаю, вы в свое время навидались этого на Земле?

— Я-то да. Но ни за что бы не поверил, что услышу такие слова от шефа секретной полиции.

— Я не обычный человек,— усмехнулся Дравивиан.— И секретная полиция — не обычное учреждение.

— Но, очевидно, очень эффективное! Как вы узнали обо мне?

— Ну, это было просто. Большинство населения Земли натаскано на бдительность с детства. Это же наша древняя традиция. Почти все встретившиеся вам люди распознали в вас чужака. Вы выделялись, как волк среди овец, и мне немедленно сообщали.

— Ясно,— сказал Баррент.— Что же теперь?

— Хотелось бы послушать ваш рассказ об Омеге.

Баррент рассказал Дравивиану о своей жизни на планете преступников.

— Так я и думал,— со слабой улыбкой произнес шеф секретной полиции.— То же самое происходило в свое время в Америке и Австралии. Конечно, разница есть: вы совершенно изолированы от родины. Но у вас та же яростная энергия, та же жестокость.

— Что вы собираетесь со мной сделать?

Дравивиан пожал плечами.

— Какое это имеет значение? Предположим, я убью вас. Но вашу Группу на Омеге не удержать от засылки других шпионов или захвата одного из тюремных кораблей. Как только омегиане начнут действовать, они неизбежно обнаружат правду.

— Какую правду?

— А вы еще не догадались? На Земле около восьми столетий не было войн. Мы не знаем, как сражаться. Сторожевые корабли вокруг Омеги — чистое надувательство, одна видимость. Они полностью автоматизированы и запрограммированы на условия, которые существовали сотни лет назад. Решительная атака — и корабль ваш, а за ним и все остальные. После этого ничто не в состоянии остановить приход омегиан на Землю; а Земля не в состоянии с ними бороться. Вот почему у заключенных смывают память. Уязвимость Земли должна быть скрыта.

— Если вы все это осознаете, то почему ваши руководители ничего не предпринимают?

— Сначала у нас было такое намерение, но лишь одно намерение. Мы предпочитали не задумываться всерьез. Казалось, что статус-кво сохранится навеки. Нам не хотелось думать о том, что будет, когда омегиане вернутся на Землю.

— Но что-то же вы собирались делать — вы и ваша полиция?

— Я тоже всего лишь видимость. У меня нет полиции. Пост шефа полиции — почетная синекура. Вот уже почти век, как Земле не нужна полиция.