Время против времени

— Тебя, Анонимно, конечно. Можно по телефону, можно письмом. По телефону опаснее: здесь автоматов нет. Письмо лучше составить из печатных букв, вырезанных из газет. Но важно, в сущности, не как, а когда.

— Сегодня, завтра, через неделю?

— Только после того, как задержат Паскву.

Глава ХIV

ОЧНАЯ СТАВКА

Мы завтракаем с Донованом в сенатском клубе — здесь опять, как обычно в эти дни предвыборной шумихи на митингах и в газетах, тихо и пусто.

— Что-то ты не слишком разговорчив сегодня, Биль, — говорю я, — наши отношения уже позволяют нам называть друг друга по имени и на ты.

— Предвыборные дела?

— Предвыборные дела, — задумчиво повторяет Донован. — Да нет, тут все нормально Мы, кажется, имеем шансы получите еще три дополнительных места в сенате. Два от Оилера и одно от Майн-сити. Восемь вместо пяти — не идеал, конечно, но не так уж плохо для начала.

К столу подсаживается Бойль.

— Не прогоните.

— Наоборот, мистер Бойль, — поднимается Донован. — Вы составите компанию мсье Ано. А у меня дела — спешу.

— Трудный господин, — говорит Бойль.

— Вы тоже не легкий, — парирую я. Мы оба смеемся.

— Кстати, Пасква уже арестован, — добавляет Бойль. — Завтра утром будет доставлен сюда из Вудвилля в арестантском вагоне. Приглашаю вас на очную ставку и прошу известить об этом мистера Мартина.

— Быстро работаете, Бойль.

— Профессия.

Оживленное утро в Городе начинается в шесть часов, когда в Москве еще только просыпаются или делают зарядку, а в девять здесь уже полдень. К этому времени мы и прибываем с Мартином в Главное полицейское управление.

Паскву вводят в ножных кандалах и наручниках. Он в заштопанной арестантской рубахе. Борода всклокочена, глаза злые и независимые. Он явно на что-то надеется.

— Вы узнаете этих людей, Чек Пасква? — спрашивает следователь Он строг, суховат, чисто выбрит и должно быть педантичен до мелочей.

Пасква не отвечает.

— Вы слышали мой вопрос, Пасква?

— Я не Пасква.

— Вы называете себя Бремсом, но вы лжете. По фотографиям и отпечаткам пальцев мы опознали вас как уже судившегося за разбои, приговоренного к каторжным работам и три раза бежавшего Чека Паскву.

Следователь вынимает из папки полицейскую учетную карточку с фотоснимком.

— Вы?

Пасква и тут не смущен Наверно его не тревожит ни продолжение каторжных работ за прежние разбойные дела, ни обвинение в новом преступлении Он даже удивляется.

— Ну, я Пасква так Пасква. У меня имен много. Какое-нибудь мог и забыть.

— Вы узнаете этих людей. Чек Пасква? — повторяет свои вопрос следователь.

Пасква окидывает нас равнодушным взором.

— Нет, — говорит он, — чужаки.

— А вы узнаете его, джентльмены? — спрашивает нас следователь.

— Узнаем, — отвечаем мы одновременно. А я добавляю:

— Это убийца в ресторане «Аполло». Он был в маске, но мы сразу же узнали его, потому что черный платок повязанный у него под глазами сполз набок.

— Вы видели его раньше?

— Да, — говорю я, а Мартин уточняет все наши встречи.

— Вопрос о шантаже, если это потребуется, будет разбирать другое следствие, — говорит следователь, — мы же разбираем депо об убийствах в «Аполло».

Пасква, должно быть, ожидавший, что мы напомним ему и встречи на пароходе и в лесной хижине, где на рукаве у него болталась повязка из потертого галуна явно доволен. Очевидно, он понял, что мы не собираемся уточнять его связи с Мердоком. И то, что, рассказывая о перестрелке в Сильвервилле, я не упомянул о Мердоке, он, конечно, тоже заметил.

— Вот этого парня, — говорит он, поглядывая на меня, — я вспоминаю как будто. Был такой пистолетный шумок в Сильвервилле. Но то, что он узнал меня в ресторане «Аполло», — брехня. Не был я в этом трактирчике. Играл в этот вечер с приятелями. — С кем? — спрашивает следователь.

— С Эндом Химом и Лансье по кличке «Меченый». В покер играли у него до утра. Допросите обоих — подтвердят.

— Допросим. Но оба ваших свидетеля — бывшие уголовники. У каждого не меньше трех лет тюрьмы. Ненадежное алиби, Пасква.

— Вот я и отвечаю. В «Аполло» не был. Никого не убивал. Все.

Паскву уводят.

— Липовые свидетели. И алиби липовое, — говорит Бойль.

— Надо это еще доказать, — сомневаюсь я.

— Присяжные могут и не учесть прошлого свидетелей Пасквы, — со вздохом говорит следователь. — А в настоящем против них у нас ничего нет.

— Я предполагал это, — рассуждает Бойль. — Но для присяжных наши свидетели надежнее. — Он делает кивок в нашу с Мартином сторону — И у адвокатов Пасквы ничего не найдется, чтобы их как-то и в чем-то скомпрометировать. Так что будем надеяться, джентльмены.

— Паскву собирается защищать адвокатская контора «Бернс и Тардье», — как бы вскользь замечает следователи. — крупно берущая фирма.

Бойль хитро подмигивает мне, и я сразу же понимаю, на кого работает эта фирма. Значит, впереди еще одна схватка с Мердоком. Но состоится ли она. Не знаю. Если удастся мой «серебряный вариант» и Уэнделл нажмет на Бойля, никакого суда не будет. Паскву ликвидируют свои же по приказу Мердока.

Об этом же я и повторяю Мартину на обратном пути в отель.

— Если я вовремя сообщу ему, что Пасква освобожден без всяких на то оснований. Мердок непременно свяжет это с полицейским налетом на его лесную «берлогу».

— Ну, а если Мердок раскусит твою игру?

— Трудно. Слишком хорошо она закодирована.

А хорошо ли? Все ли я предусмотрел и рассчитал, как шахматист в приближающемся к финалу турнире? Не так уж важно, проиграем мы или выиграем. А вот все ли мы познали, чтобы позвавший нас Разум отпустил бы нас домой на Землю. Ведь сейчас модели, созданной им, фактически уже нет, возникло предоставленное самому себе человеческое общество, сменились поколения, определились экономические формации и сложился определенный характер всего общественного строя, образ мышления и поведения людей, в котором, как и на Земле, общественное бытие определяло бы общественное сознание. Может быть, что-то еще не познано и недопонято и нужны еще какие-то дни и месяцы, чтобы невидимый и неведомый нам Разум через интеллектуальное восприятие всего здесь происходящего смог постичь процесс развития человеческого общества, законы этого развития, его идеологические наслоения.

Я не делюсь с Мартином мыслями, и он своими тоже не делится. Но молчание следует оборвать — мы уже вернулись в «Омон», да и слишком уж оно затянулось.

— Начнем, — говорю я, — делать то, что задумали.

— Письмо Бойлю?

— Да.

— Предлагаю решение, — говорит Мартин, — не вырезать никаких слов из газет. Просто я напишу левой рукой. Умею писать обеими.

— А почерки схожи?

— В том-то и дело, что нет. Даже специалисты-графологи удивлялись.

— Тогда пиши. «Уважаемый сенатор Стил…»

— Почему Стил?

— Вопросы потом. Пиши: «из заслуживающих доверия источников мне стало известно, что украденное с парохода „Гекльберри Финн“ серебро в слитках до сих пор находится в целости и сохранности. Спрятано оно в лесной хижине километрах в пятидесяти по лесной дороге от Вудвилля на юго-запад к Реке. Свернуть надо на немощеный проселок на сорок втором километре у полусожженного молнией старого дуба. Хижина оттуда километрах в десяти или около этого. Окружена высоким бревенчатым забором и почти необитаема. Все окрестные поселения далеко, и о хижине этой почти никому не известно. Неизвестно и кому она принадлежит, для чего построена и кто в ней живет. Но похищенное серебро находится именно там, в подвале. Люк в подвал с большим железным кольцом в первой же комнате. Слитки сложены в тех же ящиках, в которых их перевозили на пароходе. Обращаюсь к вам, сенатор, как старый и постоянный ваш избиратель, и надеюсь, что вы немедленно известите об этом полицию, а почему не делаю этого я, вы легко поймете. В полиции много разных людей и я не уверен, что мое письмо, адресованное даже самому комиссару Бойлю, обязательно дойдет до него, а не будет до этого вскрыто или украдено. Вы же можете передать его как говорят, из рук в руки. Друг».