Маленький ныряльщик

    Непорядок. Тем более, что, поработавшее уже несколько часов, тело аж распирает от физических сил. Ну-ка, поднажму немного.

    Что за незадача, почему-то показания глубиномера уменьшаются. Ах, да, у меня же отрицательная плавучесть и рули глубины тащат лодку наверх тем шибче, чем пуще ход. Нехорошо. Тихонько продуваю цистерны. Чуть-чуть поддаю, и принимаюсь оценивать, куда меня тянет. Вот, сбалансировался в плюс. Если замедляюсь, начинаю медленно всплывать.

    Зачем же медленно? Кто запретит мне и как следует сманеврировать и проткнуть носом зыбкую плёнку границы сред? Я ведь так никогда не делал. Интересно же, что получится!

    Поддаю педалями уже от души, спокойно дожидаюсь момента, когда достигнута скорость в пять километров в час и увеличиваю наклон передних рулей высоты. Или глубины. Главное, что нос задрался. Удерживаю дифферент на корму пятнадцать градусов и наблюдаю, как палуба перед стеклом рубки протыкает зыбкую завесу мнимого потолка. А вот и серое небо. Нос начинает клониться вниз, а корму чуть приподнимает.

    Плавное выравнивание переходит в кивок, который я тут же одобряю поворотом передних рулей глубины вниз. Ныряю с дифферентом вперёд, почуюяв буквально на пару секунд или мгновений, как легко прокрутились в воздухе винты. Хорошо-то как! Это же ныряльщик мой, словно рыба, делающая вдох, появился на поверхности, и... "Я из лесу вышел, и снова зашел", - вспомнилось знакомое стихотворение. Как чудо-юдо рыба-кит.

    Дифферент на нос устраняю теми же самыми рулями, и через горизонталь снова повторяю короткое выныривание со следующим сразу за ним нырком. Отлично. Так значительно веселее и наверняка существенно сокращается время на дорогу. Ну-ка, ещё разок! И ещё. Красота! Жалко, что настоящих крыльев к своему созданию я так и не озаботился приделать, а то бы можно было накренить кораблик на повороте наподобие самолёта в вираже. Скучно ведь маневрировать всегда блинчиком. А ещё бы я бочку крутнул.

    ***

    Следующее воспоминание - я проснулся в своей каюте. Жуткое похмелье, для меня, в общем-то, нехарактерное. Не оттого, что я в хмельном деле так уж могуч, а просто отрубаюсь всегда задолго до того, как вберу в себя дозу, от которой утром ломит виски. Так что сушняк и небольшая неуверенность в движениях утром после пьянки - это, пожалуй, и весь набор болезненных симптомов, которые мой организм демонстрирует с бодуна. Но такого состояния, что сейчас навалилось на меня, не помню с молодости - я тогда быстрее заливал за воротник и частенько успевал нажраться до беспамятства раньше, чем падал с ног.

    - Рассольчику вот, дядя Петь, - Сашка Клёмин подаёт мне чашку.

    Божественно. Что-то внутри словно оседает. Сижу и прислушиваюсь к собственному телу. Голова болит по-прежнему, но ровнее. А вот и подушка. Вытягиваюсь на животе и замираю. Мне всё ещё плохо, но уже не так беспробудно, как несколько минут назад. На этой мажорной ноте и смыкаю глаза.

    ***

    Самочувствие у меня всё ещё неважное, но это только вялость в мышцах и головокружение, то есть - жить и бороться можно. С кем бороться? И для чего жить? Потом разберусь. Когда окончательно приду в себя. А сейчас в капитанской каюте в присутствии господ офицеров я тщательно собираю в кучку свои собственные мысли, чтобы не ляпнуть не подумав какую-нибудь глупость.

    - Как же вы, батенька, умудрились так набраться? Просто уму непостижимо, куда могли вы упрятать сосуд с вином? Там же у вас теснота невообразимая! - Макаров выглядит раздражённым и встревоженным одновременно.

    - Клянусь, Степан Осипович! Даже пробку не нюхал. Не путал меня бес, ей-ей.

    - Может быть от кислорода опьянели, - это единственный мичман на весь наш почитай чисто лейтененантский корабельный офицериат - Подъяпольский. Он уже не юноша, ему также под тридцать, как и остальным, и, говорят, раньше он тоже был лейтенантом.

    - Никак нет, Иван Иванович. Воздух у меня во всех баллонах. Тот самый, которым мы дышим. Чистого кислороду мне неоткуда взять.

    - И что же, что воздух?! В кессонах вон тоже воздух, а только люди, что им под давлением дышат - хмелеют.

    - Надо же! Вот не знал. Да только откуда же на моей подводной лодке взяться повышенному давлению? Она же у меня герметичная.

    - А куда, Вы, милостивый государь воздух после выдоха деваете? - Макаров ехидно щурится.

    - За борт через клапан выпускаю.

    - Насосом выкачиваете?

    - Сам уходит, - я бью себя по голове и отошедший куда-то ненадолго бодун - тут как тут. Начинает ломить виски, и я замираю от настигшей меня боли.

    Видимо, смена выражения лица была достаточно выразительной, потому что Зацареный даже побледнел от сочувствия:

    - Вы уж, Пётр Семёнович, поаккуратней с казённым-то имуществом! Ну, сплоховала головушка, но ведь без неё думы думать никак не получится. А это нам нынче потребуется.

    Этот человек раньше, кажется, служил с нашим командиром, причём отношения между ними давно сложились. Хотя, если говорить о головушке, то как раз о лейтенантской и следует в первую очередь. Буйная она у него, темпераментная, если выразиться помягче. Ведь и катер ему достался самый лучший - мореходный, и с приличной скоростью, и в пекло он на нём первым лезет, увлекая за собой остальных.

    - А как, позвольте полюбопытствовать, меня из моря выловили? Ничего ведь не помню.

    - Взрыв вашей торпеды мы расслышали, отсчитали потребное время, и вышли в точку рандеву. А вы там, словно дельфин резвитесь. Ныряете на просторе, будто морю родное дитятя. Вот и ловил Измаил Максимович вашего "Ныряльщика" за хвост, гадая о месте, где в другой раз покажетесь на поверхности.

    - Ничего страшного, Пётр Семёнович. Курс вы выдерживали строго, и ритм был чёткий. Набросили шестом удавку на кормовой рым, а потом стекло вынули, и запоры люка отпустили. Клёмин хорошо знает устройство субмарины, так что, как только обуздали вас, сразу продул цистерны и тогда уже вынули тело ваше горланящее.

    Кстати, не напоёте ли?

    - Я бы напел, если бы вспомнил. Совсем ведь о тех событиях память у меня отшибло.

    - Слова там были, про то, что сурово брови мы нахмурим, если враг затеет нас сломать.

    Упс! То есть, ой. Надо срочно переводить разговор на другую тему.

    - Позвольте, а как же турки вам позволили действовать в этом районе?

    - Знаете, они, как увидели, что "Великий князь Константин" спускает на воду катера, развернулись и вспомнили о неотложных делах в противоположной от нас стороне.

    Так. Час от часу не легче. Чистое ведь безумие идти мирному слегка вооружённому пароходу к чужому берегу, когда там полным полно настоящих, построенных для боя, кораблей. Это, выходит, Степан Осипович крепко рисковал. Впрочем, на здравый смысл этого человека я по-прежнему полагаюсь. А только наверняка он сам шел на сближение с каким-нибудь броненосным фрегатом, не будучи уверенным, что тот уклонится от боя.

    И чего это он хмурится-то? Наш будущий адмирал?

    Словно в ответ на мои терзания, командир корабля приступает к произнесению накипевших слов.

    - Лодка, которую вы, Петр Семёнович, построили, ужасна. Не менее ужасны и сколоченные из досок торпеды. Так вот, как только вернёмся в Севастополь, сразу, к чертям собачьим приступим к изготовлению новых. Поскольку особенно ужасны оные в аккурат для супротивников наших.

    - Что, даже в устье Дуная не забежим? - слетает с моего языка.

    Решительный взгляд Макарова делается задумчивым. Наверное, побаивается начальства, которое вряд и спустит ему самовольство. И меня снова словно кто-то тянет за язык:

    - Скажем, что компас не туда показал. У нас ведь ещё целых шесть торпед имеется неизрасходованных. Как они закончатся, так и отремонтируем компас-то.

    В каюте повисла звенящая тишина.

    Зря я это сказал.