Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11

– Сезам! – закричал радостно Синюхин и повернул ручку.

Дверь открылась.

А я понесся дальше.

Ракета возвышалась на краю Ясенева, у Соловьиного проезда. Она была покрашена в голубой цвет, на боку красным ее название – «Ласточка».

Мы стартовали с Миловидовым через двадцать две минуты.

Мы сидели в отсеке, где раньше помещался атомный заряд. Было тесно и неудобно. Кресла, взятые моим другом с какого-то отработавшего срок космического корабля, были протерты, сбоку в меня вонзалась пружина. К тому же в стратегической ракете нет иллюминаторов, и до последней секунды я не был уверен, опустимся ли мы в Омске или врежемся в побережье Аляски. Что-то в ракете поскрипывало, я закрыл глаза. Я опасался, что Синюхин выскочил на лестницу, забыл дома ботинки и теперь, не в силах открыть дверь снова, разыскивает меня по Вселенной, и вот-вот его голограмма появится в без того тесном чреве межконтинентальной ракеты. Но, слава богу, обошлось. И не врезались, и Синюхин нас не настиг.

Мы чуть не разбились при посадке – амортизаторы у Миловидова совершенно первобытные. Но пилот он отличный. Вслепую, по приборам и интуиции, он посадил ракету на поляне в окрестностях Омска. Правда, раздавил несколько флаеров и аэробусов, которые опустились там раньше нас. К счастью, все они были пусты.

Потирая синяки, мы вылезли из ракеты.

Над нами неслись и плыли, реяли и летели различные индивидуальные и коллективные летательные аппараты.

Мы выбрались на шоссе. Шоссе неспешно текло в сторону города. Здесь начиналась пешеходная зона.

По мере того как мы подъезжали к центру Омска, на шоссе становилось все больше народа. Все торопились к центру. Над головой, медленно снижаясь, шел рейсовый с Марса. Значит, и там уже слышали.

Мы с Миловидовым не разговаривали. Мы бежали, берегли дыхание.

С каждым шагом я все более понимал безнадежность авантюры, в которую мы добровольно ввязались. Нас многие опередили.

Шоссе вливалось в огромную центральную площадь.

Площадь была заполнена сотнями тысяч людей. Они стояли в очереди, затылок в затылок. Добровольцы шли вдоль очереди и записывали фамилии.

За добровольцами катил крупный компьютер, который запоминал фамилии и выплевывал пластиковые номерки на протянутые ладони.

– Мертвое дело, – сказал я Миловидову, когда мы получили номерки.

– И я так думаю, – сказал Миловидов. – Но испытания «Ласточки» прошли великолепно. Она тебе понравилась?

– Обратно я с тобой не полечу, – сказал я.

– Я тоже, – сказал он. – Зачем испытывать судьбу?

И тут возле меня возник Синюхин. Он улыбался. Я пощупал его рукав. Это был настоящий Синюхин.

– Как ты успел? – спросил я.

– Я вспомнил, что проходил курс телепортации, – ответил он, расчесывая пальцами бороду.

Компьютер выдал ему номерок.

– А что здесь вообще-то происходит? – спросил Синюхин. – Я утром слышал, а потом с этой проклятой дверью забыл.

– Дурак, – сказал Миловидов. – Колбасу дают.

– По скольку в одни руки? – спросил Синюхин.

– По полкило, – ответил компьютер.

– Не хватит, – сказал Синюхин.

Мы тоже понимали, что не хватит. Но решили все же постоять.

Последние сто минут

Я не выспался. Я спал на балконе, на раскладушке, там было чуть прохладнее, но грохотал гром, всю ночь вспыхивали молнии – будто кто-то входил ко мне, включал ослепительный свет над головой, а потом, не извинившись, уходил, потушив свет и оглушительно хлопнув дверью. И донимали комары, городские, мелкие, беззвучные, озлобленные, что совокупляются в мокрых подвалах и плодят таких же, мелких и подлых.

Я дремал, просыпался; мне казалось, что я совсем не сплю, хотя я, конечно, сколько-то спал.

Встал я в семь, начал собираться, формула «возьмите с собой только самое необходимое» вчера не казалась столь невыполнимой. Я принялся складывать самое необходимое на пол в комнате, чтобы потом отобрать из самого необходимого самое-самое необходимое. Процесс этот был длительным и очень печальным, потому что мне все время встречались вещи, которые нельзя было назвать необходимыми, но без которых существование теряло смысл.

Я стоял над грудой необходимых предметов, когда начал звонить телефон. Это было сразу после восьми.

– Прости, – сказал Булыгин, не поздоровавшись, – ты сегодня будешь в конторе?

– Не знаю. А что?

– У меня гипертонический криз. Не могу выйти на улицу. Но если я сегодня не заплачу за водопровод в дачном кооперативе, меня лишат. У тебя есть полторы сотни?

– Но я сегодня, наверное, не буду…

– Постарайся, Сережа. Мне очень нужно. Найдешь Каца и отдашь, полторы сотни, запомнил?

– Запомнил.

Я повесил трубку и утешил себя тем, что Булыгин уже позвонил с той же целью еще пятерым сослуживцам.

Я вернулся к груде абсолютно необходимых вещей и положил рядом с ней дорожную сумку.

Уже в половине девятого температура была тридцать три градуса. Жара держалась уже двадцать пятый день. И это в мае!

Я включил телевизор.

Скучный японский профессор рассказывал о необратимости парникового эффекта. Я принялся раскладывать необходимые вещи на две кучи.

Затем отечественный профессор, куда веселее и жизнеспособнее японского, комментировал речь коллеги, обвинил его в пессимизме и сообщил, что меры принимаются. Потом девица с красными волосами начала петь и припрыгивать. Наверное, это была старая запись. В Москве уже две недели никто не припрыгивает.

Я пошел в душ – все равно проблему необходимых вещей мне не решить.

Тут же меня догнал звонок телефона. Я вернулся. Совещание у Филимоненко состоится во вторник, в три часа, сказала секретарша Леночка.

Я согласился. Я не стал говорить ей, что во вторник меня уже не будет в Москве.

Я включил душ. Сквозь шум тепловатой воды донесся телефонный звонок. Мокрый, но не освеженный, я кинулся к телефону. Боба сказал, что умерла его тетя. Я эту тетю никогда в жизни не видел, но завтра будет вынос тела и надо помочь нести гроб. Я сказал Бобе, что меня не будет в Москве, но Боба не поверил и обиделся.

Я вернулся в душ. Снова зазвонил телефон. Междугородный. Это был Мирошниченко. Было плохо слышно, но я понял, что с поездами из Харькова произошла заминка и потому он не смог достать билета. Так что я должен ждать его через две недели. Я согласился ждать.

Доктор позвонил ровно в десять. К тому времени я успел поговорить с двенадцатью знакомыми и малознакомыми. Градусник за окном показывал тридцать восемь – температура поднималась катастрофически, как и предсказывал доктор еще на той неделе.

Доктор спросил:

– Вы готовы?

– Почти.

– Почему такой голос? Плохо спали?

– Плохо. Но это понятно.

– Разумеется, нервы?

– Нет, очень жарко.

– Я вам завидую. Если вы не лжете, то, значит, вы умеете владеть собой. Теперь слушайте меня внимательно. Сейчас десять часов три минуты. Через сто минут я жду вас на пустыре за гастрономом. Знаете?

– За стекляшкой?

– Да. Там забор, но в нем много отверстий, сделанных пьяницами. Сегодня суббота, на пустыре никого не должно быть.

– Через сто минут? – Мозги были совсем жидкими, и меня охватило вялое раздражение против его манеры изъясняться не по-человечески. Сто минут. Значит, во сколько мне надо быть на пустыре?

– Значит, на пустыре вы должны быть в одиннадцать сорок три. Ни минутой позже. Мы не можем ждать.

– Я понимаю, – сказал я.

– Надеюсь, вы уже уложили вещи?

– А можно взять вторую смену?

– Ни в коем случае. Вес вашей сумки не должен превышать пяти килограммов трехсот граммов.

Доктор отключился.

Я подумал, что у меня достаточно времени, чтобы еще раз залезть под душ. Но не дошел до душа. Снова зазвонил телефон, и я решил было не подходить, потому что после разговора с доктором окончательно понял, что завтра меня в Москве не будет, но потом все же подошел – в последний раз.