Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)

Уилсон оторвался от рукоятки. Пистолет положил на колени. «Игры кончились», — мысленно сказал он себе и дрожащими руками затянул на бедрах ремень безопасности. Когда дверь откроется, воздушный поток может вытолкнуть его из самолета. А это никак не входило в его планы. Он должен спасти самолет.

Уилсон снова взял пистолет. Он слышал неровные удары своего сердца. Действовать нужно внезапно и точно. Если он промахнется, уродец сможет перебраться на другое крыло. А еще хуже — в хвост самолета. Уж там никто не помешает этому шкодливцу поломать хвостовые стабилизаторы, порвать тросы управления. Словом, нарушить балансировку самолета. Уилсон понимал: у него только один шанс. Надо целить ниже, чтобы попасть уродцу в грудь или живот. Уилсон сделал глубокий вдох. «Пора, — подумал он. — Пора».

Уилсон стал поднимать рукоятку аварийной двери. Стюардесса в это время возвращалась от пассажира, которому она принесла таблетки. Увидев, чем занят Уилсон, она потеряла дар речи. На ее лице отразился неописуемый ужас. Она могла лишь поднять руку, словно умоляя безумца не совершать непоправимого. Затем голос вернулся к ней, и она хрипло крикнула, перекрывая шум двигателей:

— Мистер Уилсон, остановитесь!

— Не суйся! — рявкнул в ответ Уилсон и дернул рукоятку вверх.

Дверь исчезла. Только что он ощущал рукоятку, а в следующее мгновение дверь с шипящим грохотом сгинула во тьме.

Чудовищная сила выталкивала Уилсона наружу, пытаясь оторвать от кресла. Он вдруг обнаружил, что наполовину находится снаружи и дышит обжигающе холодным, непривычным воздухом. Его барабанные перепонки едва не лопнули от грома двигателей. Потоки холодного ветра слепили ему глаза. Уилсон позабыл об уродце. Затем показалось, что откуда-то издалека сквозь рев и грохот донесся пронзительный крик.

Вот тогда Уилсон и увидел своего врага.

Уродец шел прямо к нему, нагнувшись и протягивая кривые руки. Неужели он ждал этой схватки? Уилсон вскинул руку и выстрелил. Уродец пошатнулся, но в следующий миг кинулся вперед и ударил. Голову Уилсона обожгло болью. Его и потрошителя моторов разделяли считаные дюймы. Уилсон выстрелил вторично. Уродец качнулся назад и вдруг исчез, словно бумажная кукла, унесенная штормовым ветром. Уисон почувствовал, как стремительно немеет голова. Пистолет выпал из дрожащих пальцев.

Затем все сгинуло в зимней тьме.

Он шевельнулся и попытался что-то сказать. По жилам разливалось приятное тепло, но руки и ноги одеревенели. Было темно. Слышалось шарканье ног вокруг, приглушенные голоса. Он лежал лицом вверх на чем-то движущемся. В лицо дул холодный ветер. Затем пространство наклонилось.

Он облегченно вздохнул. Самолет приземлился, а его на носилках выносят из салона. Должно быть, уродец ранил его в голову. Возможно, ему вкололи успокоительное.

— Никогда не слышал о более идиотской попытке самоубийства, — произнес кто-то.

Уилсона эти слова только позабавили. Говорящий, конечно же, ошибается. Вскоре все прояснится. Надо лишь внимательно осмотреть двигатель и еще внимательнее — рану на голове Уилсона. Тогда они поймут, что он спас самолет и всех пассажиров.

Уилсон заснул и спал без сновидений.

Ткань повествования

Когда я вошел в автобус, они обе уже сидели в третьем ряду справа от прохода. Маленькая женщина, сидевшая ближе к проходу, смотрела на свои колени, на которых обессиленно покоились ее руки. Вторая смотрела в окно. За окном почти стемнело.

Напротив них оставалось два свободных места, так что я положил чемодан на багажную полку и сел. Дверцы захлопнулись, и автобус выехал со станции.

Некоторое время я развлекался тем, что смотрел в окно и листал захваченный в дорогу журнал.

Потом я поднял глаза и взглянул на двух женщин.

У той, которая сидела ближе, были сухие, безжизненные светлые волосы. Они походили на волосы куклы, которая долго лежала на полу и запылилась. Кожа у женщины была белая, и все лицо казалось вылепленным из свечного сала чьими-то торопливыми пальцами: один щипок — подбородок, другой — рот, третий — нос, по щипку на каждое ухо и, наконец, две грубые дырки для глаз-бусинок.

Она говорила руками.

Я ни разу еще такого не видел. Нет, я читал об этом и встречал изображения жестов из азбуки глухонемых, но никогда не видел, как это делается, вблизи.

Короткие бледные пальцы энергично мелькали в воздухе, словно ее голову распирало множество интереснейших идей, какие она обязана была высказать и боялась растерять. Пальцы сгибались и растопыривались, за считаные мгновения они принимали дюжины различных положений в пространстве. Она вырисовывала руками компактные фигуры одну за другой, растягивая и сжимая свой беззвучный монолог.

Я взглянул на вторую женщину.

Усталое худое лицо. Она откинула голову на подголовник, и ее бесстрастный взгляд был прикован к жестикулирующей компаньонке. Никогда не встречал таких глаз. Они совершенно не двигались, в них не было ни единого проблеска жизни. Она смотрела на глухонемую и монотонно кивала головой, словно автобус ехал по кочкам.

Время от времени она пыталась отвернуться к окну или закрыть глаза. Но каждый раз вторая женщина протягивала пухлую руку и дергала ее за платье, тянула, вынуждая компаньонку снова следить за бесконечным танцем белых рук.

Мне показалось просто невероятным, что кто-то вообще в состоянии это понимать. Руки мелькали так быстро, что мои глаза за ними не поспевали. Это было просто мельтешение взбудораженной плоти. Однако вторая женщина все кивала и кивала.

В своем — беззвучном — роде эта глухонемая была настоящей балаболкой.

Она не останавливалась ни на секунду. Она вела себя так, словно была обязана сохранять темп, иначе ее ждет неминуемая гибель. Дошло до того, что мне уже стало слышаться, о чем она говорит, я почти представлял себе непрерывно журчащий ручей глупостей и сплетен.

Иногда, похоже, речь заходила о чем-то, кажущемся ей невероятно забавным, настолько невыносимо смешным, что она спешно разводила руки ладонями наружу, как будто отталкивая от себя нахлынувший на нее поток веселья, чтобы он не раздавил ее своей массой.

Наверное, я довольно долго глазел вот так, потому что они вдруг заметили это и обе посмотрели на меня.

Не знаю, чей взгляд поразил меня больше.

Маленькая глухонемая смотрела на меня глазками, похожими на твердые черные бусины, нос-кнопка подергивался, рот изгибался в похожей на натянутый лук усмешке, а пальцы, словно клювы прокаженных птиц, пощипывали ткань цветастого платья на коленях. То был взгляд уродливой куклы в человеческий рост.

Вторая женщина смотрела со смутной жаждой.

Ее темные глаза пробежали по моему лицу, потом резко перешли на тело, и я заметил, как грудь под темным платьем внезапно напряглась, приподнимаясь, после чего я отвернулся к окну.

Я сделал вид, будто любуюсь полями, но все равно чувствовал, как обе они сверлят меня пристальными взглядами.

Затем, краем глаза, я увидел, как глухонемая снова вскинула руки и принялась ткать свои безмолвные гобелены. Прошло несколько минут, и я опять посмотрел на эту пару.

Худощавая женщина снова в стоическом безмолвии смотрела на руки. Да, устало кивала она, да, да, да.

Я почти задремал, глядя на мелькающие пальцы, на качающуюся голову. Да, да, да…

Внезапно я проснулся: кто-то энергично теребил меня.

Подняв глаза, я увидел глухонемую, эту неутомимую прялку. Она тянула меня за пиджак, пытаясь поднять с места. Я смотрел на нее в сонном недоумении.

— Что вы делаете? — шепотом спросил я, позабыв, что она не слышит.

Она продолжала решительно тянуть меня, и каждый раз, когда автобус проезжал мимо очередного фонаря, я видел белое лицо и черные глаза, блестящие бусины, вставленные в восковую плоть.

Мне пришлось подняться. Она все тянула, а я был слишком сонным, чтобы собраться с мыслями и отразить столь решительный натиск.