Бета Семь при ближайшем рассмотрении

Да, однажды он уже намеревался наделить их свободой воли, но свобода эта внесла бы лишь хаос. Может быть, хаос возник бы потому, что свобода воли не знает ограничений? Не исключено, что именно страх может быть тем руслом, которое направит большую свободу воли в нужном направлении. Да, страх должен быть ограничителем. Но он должен быть конкретным.

Теперь Мозг работал спокойно и быстро. Новая мысль созрела, приобрела форму, и теперь он рассматривал ее со всех сторон, и со всех сторон она казалась одинаково плодотворной. Кирды должны бояться ЕГО. А для этого они должны знать его. Нельзя бояться того, о существовании чего не имеешь ясного представления.

Это была на редкость интересная мысль. Она обладала неким магнитным свойством – притягивала к себе другие мысли. Вот и сейчас она тянула к себе весь ворох фактов, собранных им с момента, когда трое пришельцев оказались в круглом стенде.

Двести семьдесят четвертый, изучавший их, докладывал накануне о странной реакции двух пришельцев, когда он сжимал руку третьего. Третий подвергался угрозе, и его реакции были более или менее понятны: он пытался избежать опасности и для этого стремился воздействовать на источник опасности. Но почему два других пришельца бросились ему на помощь? Их же кирд не трогал. Мало того, они бросились на помощь, не зная, что сделает кирд. Не могли же они всерьез думать, что сумеют совладать с кир­дом. Все-таки они разумные существа, раз они странствуют в космосе, управляют своим кораблем, обмениваются между собой информацией. Значит, в них запрограммировано стремление любой ценой защищать друг друга.

Упрощение. Он вызвал из оперативной памяти доклад Двести семьдесят четвертого об анализе памяти пришельцев и воссоздании некоторых образов, хранившихся в ней. Если пришельцы разумны (а это уже можно считать фактом), они должны были понимать, что образы, воссозданные машинами, – фантомы, не более того. Но реакции всех троих на их появление были бурны. Почему? Очевидно, образы эти обладают в их сознании высокой ценностью.

Все становилось на свои места. Кирды должны знать, что существует Мозг, который управляет ими, их Создатель. Он должен внушать им первую реакцию, то есть страх. Но один страх будет оказывать лишь тормозящее действие, нужно, чтобы в сознании кирдов он, Мозг, обладал очень высокой ценой. Чтобы кирды боялись его и стремились защитить любой ценой. Чтобы образ Мозга вызывал в них такие же реакции, какие воссозданные машинами в круглом стенде образы вызывали у при­шельцев.

Это была сложная программа, Мозг понимал это. Он направлял цивилизацию в новое, неведомое русло. Да, конечно, была опасность, что новые программы окажутся неработоспособными, но нужно было пробовать.

Возможно, часть кирдов нужно было оставить в их обычном состоянии. Мало того, стоит убрать у них и страх, чтобы в случае неудачи было на кого положиться. Даже если перенастроенные кирды не смогут функционировать так, как он планирует, неперенастроенные всегда вернут их по его команде к обычному состоянию.

Он мгновенно спланировал все, что было связано с перенастройкой, и начал отдавать приказы. Он отдавал их стремительно, как выстрелы, и десятки и сотни кирдов, вызванных из временного небытия его волей, включали двигатели, покидали свои жилища и торопились переделывать мир.

4

–Я больше не могу сидеть в этой светящейся клоаке, – сказал Густов. – Я схожу с ума. Честно, ребята, я больше не могу. Бездействие убьет нас, поверьте мне.

– Что делать, Володенька, – вздохнул Марков, – нужно потерпеть. Или ты думаешь, что нам приятно валяться в этом вонючем аквариуме?

– Я не хочу терпеть. Я не могу терпеть. Я теряю контроль над собой. Я хочу вырваться из этой соковыжималки, пока они не превратили ее во что-нибудь еще, например в мясорубку.

– Образно, но не слишком разумно, – сказал Надеждин.

– Почему, почему ты уверен, что в конце концов они нас отпустят? – крикнул Густов. – Откуда этот нелепый юношеский оптимизм? Или он просто предписан тебе штатным расписанием командира корабля? Больше всего на свете ненавижу казенный оптимизм.

– Володя, не заводись. Без истерик.

– Хорошо, командир, но что делать, что делать?

– Ничего. Ждать.

– Опять все то же.

– Я согласен с Николаем, – сказал Марков. – Нас изучают, это факт, в котором мы уже имели возможность убедиться. Если бы они хотели нас уничтожить, они могли бы сделать это сто раз. К тому же у тебя есть варианты? Или тебе просто приятно постонать? Ах, какой я нетерпеливый, ах, как!..

– Ребята, хватит, – вздохнул Надеждин. – И как вам не надоест грызться так часами!

Они замолчали. Конечно, думал Надеждин, на его стороне здравый смысл и логика. Но черт его знает, каков здравый смысл и логика у здешних обитателей. Разве здравый смысл и логика не могут быть такими же разнообразными, как и формы жизни во Вселенной? И разве на старушке-Земле старый добрый здравый смысл не менялся на протяжении веков? Было же время, например, когда здравый смысл подсказывал, что тот или та, кто думал или поступал не так, как ты, связан с дьяволом и потому для всеобщего, и их в том числе, блага следует немедля сжечь их живьем…

Да, конечно, их изучают, но почему никто не пытается вступить с ними в настоящий двусторонний контакт? Есть же у них машины, которые помогали им копаться в их мозгах и даже воссоздавать образы из их памяти. Неужели же они не могли освоить хоть какие-то начатки их языка? Чушь какая-то. Да, Володька прав, бездействие убивает их, но выбора не было. В конце концов, бывают ситуации, когда для терпеливого ожидания требуется величайшее мужество. Сколько раз вдалбливали им это в голову в Школе звездоплавания! Да, учителя были мудрые: сохранять спокойствие, терпение и оптимизм важнее и труднее, чем кидаться с гиканьем в обреченный кавалерийский наскок.

Густов встал и начал медленно двигаться вдоль стены, внимательно рассматривая ее поверхность.

– Напрасно, – сказал Марков.

– Что напрасно?

– Ты напрасно ищешь дверь. Я уже искал ее. Даже зазоров не видно.

Густов с отвращением ударил кулаком по светящейся поверхности.

Иней деловито шел по городу, направляясь к круглому стенду. Главное, думал он, не отличаться от других кир­дов. Тот же сосредоточенный вид, та же невозмутимость кирда, выполняющего приказ, та же уверенность машины, двигающейся по заданной ей траектории.

Он давно не был в городе, и что-то казалось ему не таким, как обычно, но что именно – он не понимал. Может быть, просто он не помнил, чтобы такое количество кирдов одновременно спешило по улицам.

Он почти не боялся. Нет, не так, поправил он себя. Конечно, он боялся. Слишком много опасностей таилось вокруг, и каждая значила лишь одно – вечное небытие. Но он научился удерживать страх в узде. Он представлял себе страх в виде маленького зверька, наподобие туня, что так любят греться на солнце на камнях развалин. Он приказывал зверьку: «Сиди смирно и не поднимай головки». Пока это ему удавалось. Он не раз бывал в городе, и никогда у него не возникало трудностей. Главное, усвоил он, не отличаться, не привлекать к себе внимание. Главное в царстве машин – не иметь индивидуальности.

Если пришельцы действительно в круглом стенде, вполне может быть, что он заметит входящих туда или выходящих кирдов. Задача заключалась в том, чтобы определить, как они управляют дверью.

Он увидел впереди круглый стенд. Конечно, если бы он мог просто подойти к зданию, постоять около него, попытаться открыть дверь, наконец, просто постучать по стене и прислушаться, не последует ли ответ, все было бы проще. Но не всегда простое значит возможное.

Навстречу ему шли два стражника со своими крестами на груди. Они пройдут мимо. Он ничем не привлекает их внимания, идет себе, как все. Не ускорять и не замедлять ход. Настоящему кирду все безразлично, остановят ли его, не остановят, проверят, не проверят. Им не нужно никаких знаков, никаких условных слов, чтобы их могли отличить от дефов. Глубочайшее и всеобъемлющее равнодушие – вот их пароль. Только не давать страху хоть как-то повлиять на его безучастный вид.