Факторизация человечности (ЛП)

— Я… у меня возникла проблема. И мне… мне надо о ней с кем-нибудь поговорить. Я знаю, мы никогда не были особо близки, но я всегда считал тебя другом.

Стоун уставился на него, но ничего не сказал.

— Прости, — сказал Кайл. — Знаю, что ты занят. Мне не следовало тебя беспокоить.

Стоун мгновение помолчал, потом спросил:

— Что стряслось?

Кайл опустил глаза.

— Моя дочь… — Он замолк, но Стоун ждал, что он продолжит говорить. Наконец, Кайл почувствовал, что готов к этому. — Моя дочь обвинила меня в том, что я её сексуально совращал.

Он ожидал вопроса «А ты это делал?». Но его не последовало. Стоун лишь тихо охнул.

Но Кайл не смог удержаться от ответа на незаданный вопрос.

— Я этого не делал, — сказал он.

Стоун кивнул.

Снова появился официант, принёсший их заказ.

Кайл поглядел на свой стакан, где водка смешивалась с имбирным элем. Он ждал, что Стоун скажет, что понимает, какая тут связь, понимает, почему Кайл из всех людей позвонил именно ему. Но Стоун молчал.

— Ты уже был в подобной ситуации, — сказал Кайл. — С ложными обвинениями.

Стоун смотрел в сторону.

— Это было много лет назад.

— Как ты с этим справлялся? — спросил Кайл. — Как сумел отвязаться?

— Вот ты, — сказал Стоун, — ты сразу подумал про меня. Это ли не доказательство? От этого дерьма уже никогда не отмоешься.

Кайл отпил из стакана. Бар, разумеется, был некурящий, но атмосфера всё равно была душной и подавляющей. Он взглянул на Стоуна.

— Я ни в чём не виноват, — сказал он, чувствую нужду снова об этом заявить.

— У тебя есть другие дети? — спросил Стоун.

— Были. Старшая дочь Мэри покончила с собой чуть больше года назад.

Стоун помрачнел.

— Я знаю, о чём ты думаешь. Мы пока не знаем, зачем, но, в общем, мы подозреваем, что психотерапевт внедрил ложные воспоминания обеим нашим девочкам.

Стоун отхлебнул пива.

— И что ты теперь собираешься делать? — спросил он.

— Я не знаю. Я потерял одну дочь; я не хочу терять вторую.

Вечер тянулся дальше. Стоун и Кайл продолжали пить, разговор стал менее серьёзным, и Кайл, наконец, почувствовал, что расслабляется.

— Терпеть не могу то, что случилось с телевидением, — говорил Стоун.

Кайл приподнял брови.

— Я веду один летний курс, — сказал Стоун. — Вчера на занятии упомянул Арчи Банкера. Всё, что я получил в ответ — растерянные взгляды.

— Да ты что?

— Ага. Дети нынче совсем не знают классики. «Я люблю Люси», «Всей семьёй», «Барни Миллер», «Сайнфелд», «Шоу Пеллата». Они ничего этого не знают.

— Даже «Пеллат» уже десять лет как не выходит, — мягко возразил Кайл. — Мы просто становимся старше.

— Нет, — сказал Стоун. — Нет, дело совсем не в этом.

Взгляд Кайла немного приподнялся, обозревая лысую макушку Стоуна, а потом подвигался вправо и влево, осматривая окружающую её снежно-белую кайму.

Стоун вроде бы этого не заметил. Он патетически воздел руку.

— Я знаю, о чём ты думаешь. Ты думаешь, что это просто нынешние дети, они смотрят другие телешоу, а я — просто отставший от времени старый пердун. — Он покачал головой. — Но это не так. Вернее, на самом деле я думаю, что так оно и есть в некотором смысле — я имею в виду первую часть. Они и правда смотрят другие шоу. Они все смотрят разные шоу. Тысяча каналов на выбор со всего треклятого мира, плюс весь этот кал с «настольного телевидения», которое снимают дома и выкладывают в сеть.

Он глотнул пива.

— Знаешь, сколько Джерри Сайнфелд получал в последний сезон «Сайнфелда» в 1977–78? По миллиону баксов за эпизод — причём американских баксов! Это потому что половина грёбаного мира его смотрела. Но в наши дни каждый смотрит что-то своё. — Он заглянул в свою кружку. — А сериалов вроде «Сайнфелда» уже не снимают.

Кайл кивнул.

— Это было отличное шоу.

— Они все были отличные. И не только ситкомы. Драмы тоже. «Блюз Хилл-стрит». «Перри Мейсон». «Колорадо-Спрингс». Но их больше никто не знает.

— Ты знаешь. Я знаю.

— О, да, конечно. Люди нашего поколения, что выросли в двадцатом веке. Но нынешние дети — у них нет культуры. Нет общей среды. — Он снова отхлебнул пива. — Маршалл, знаешь ли, был прав. — Маршалл Маклюэн уже тридцать семь лет как умер, но многие в УТ по-прежнему называли его просто «Маршалл» — профессор, который сделал Университет Торонто всемирно известным. — Он говорил, что новые средства информации преобразуют мир в глобальную деревню. Так вот, глобальная деревня подверглась балканизации. — Стоун посмотрел на Кайла. — Твой жена, она ведь преподаёт юнговскую психологию, верно? Архетипы и прочая дребедень? Так вот, ни у кого уже нет ни с кем ничего общего. А без общей культуры цивилизация обречена.

— Может быть, — сказал Кайл.

— Наверняка, — ответил Стоун и снова глотнул пива. — Знаешь, что меня достаёт по-настоящему?

Кайл опять приподнял брови.

— Имя Куинси. Вот что меня достаёт.

— Куинси?

— Ну, ты знаешь — из сериала «Медэксперт Куинси». Помнишь его? Там был Джек Клагмен, после «Странной парочки». Играл коронёра из Лос-Анджелеса.

— А, точно. Его показывали каждый божий день, когда я учился.

— Так какое же было имя у Куинси?

— У него не было имени.

— Разумеется, было. У каждого есть имя. Я Стоун, ты Кайл.

— На самом деле Кайл — это моё второе имя. Первое Брайан — Брайан Кайл Могилл.

— Не врёшь? Ладно, это неважно. Важно то, что у тебя есть имя — и у Куинси должно быть.

— Я не помню, чтобы в сериале кто-то его упоминал.

— О нет, упоминали. Каждый раз, как кто-то называл его «Куинс» — это не сокращение его фамилии. Это сокращение его имени.

— Ты хочешь сказать, что его звали Куинси Куинси? Что это за имя такое?

— Совершенно нормальное имя.

— Ты всё это придумал.

— Нет. Нет, я могу это доказать. В последнем эпизоде Куинси женится. Ты же знаешь, что священник говорит во время брачной церемонии? «Согласен ли ты, Куинси, взять в жёны…» Он не мог бы так сказать, если бы это не было его именем, а не фамилией.

— Да, но разве кто имеет одинаковые имя и фамилию?

— Ты не думаешь, Кайл. В величайшем телесериале всех времён у одного из главных героев одинаковые имя и фамилия.

— Спок Спок? — растерянно предположил Кайл.

— Нет, нет, нет. «Я люблю Люси».

— Фамилия Люси Рикардо. — И тут Кайл встрепенулся. — А до замужества она была Макджилликадди. — Он сложил руки на груди, довольный собой.

— А что насчёт её мужа?

— Кого? Рикки?

— Рикки Рикардо.

— Но это ведь не…

— Да, да, да, оно самое. Не может его настоящее имя быть Рикки. Он кубинец; его имя должно быть Рикардо: Рикардо Рикардо.

— Да ну! Тогда наверняка «Рикки» — это прозвище, образованное от фамилии — это как если Джона Мак-Тэвиша зовут просто «Мак».

— Нет, это его имя. Вспомни, хотя они и спали порознь, Люси и Рикки всё-таки сумели завести ребёнка. Они дали ему имя в честь отца — они называли его «Маленький Рикки». Так вот, никто не называет ребёнка «Маленький Мак». Отец был Рикардо Рикардо, а сын, получается, Рикардо Рикардо младший.

Кайл покачал головой.

— Какой же ерундой ты забиваешь себе голову, Стоун.

Стоун помрачнел.

— Думать о ерунде необходимо, Кайл. Если мозг не занят, то в него проникает всякое дерьмо.

Кайл несколько секунд молчал.

— Да уж, — сказал он, наконец, и жестом попросил официанта принести ещё пива.

Прошло ещё сколько-то времени; было выпито ещё сколько-то алкоголя.

— Думаешь, это странно? — говорил Кайл. — Хочешь услышать про реально странное? Я жил в одном доме с тремя женщинами — женой и двумя дочерьми. И знаешь, все три в конце концов оказались синхронизованы. Говорю тебе, Стоун, это сущее мучение. Неделю в месяц я словно ходил по яичной скорлупе.

Стоун рассмеялся.