Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад

— Исчезновение — помилуйте! — да это же обыденная история. Что, например, приключилось с экипажем “Марии Целесты”? Или с командой “Розали”? Быть может, они оказались подходящими лягушками в недальнем болоте? А что произошло с “Уаратой”? И человек, передумавший в последнюю минуту плыть на “Уарате” — не был ли наделен сверхчувственным восприятием? Или получил неслышное предупреждение, поскольку лягушкой оказался неподходящей? Что делает одного подходящим, а другого — нет? Почему первый ходит всю жизнь, сам того не сознавая, под дамокловым мечом, а второй мог бы невозбранно наслаждаться покоем? Неужели существует неуловимое различие, означающее: этот обречен, а тот останется невредимым?

— Время покажет.

— Время! — презрительно фыркнул Бич. — Быть может, уже миллион лет мы таскаем дьявола на горбу, и только сейчас начинаем понимать, в чем дело. Гомо сапиенс! — человек попираемый! — Он что-то пробормотал и продолжил: — Сегодня утром я изучал один случай, разгадать который не могут вот уже восемьдесят лет. Подробности напечатаны в лондонской “Ивнинг Стандард” за 16 мая 1938 года и в “Дейли Телеграф” — несколькими днями позднее. Судно Англо–Австралийской Линии водоизмещением 5.466 регистровых тонн исчезло в один миг. Современный, надежный корабль, спокойное море. И вдруг — ни корабля, ни тридцати восьми человек экипажа. Испарились посреди Атлантики, в пятидесяти милях от других судов; а незадолго до этого отбили радиограмму, подтверждавшую: все в полном и совершенном порядке. Куда они, спрашивается, подевались? И где сейчас большинство из тех тысяч, которых годами не может обнаружить Бюро Розыска Пропавших Без Вести?

— Спросите что-нибудь полегче. — Грэхем томительно всматривался в сторону скрытого тьмою экрана. Там, на расстоянии нескольких футов, он охраняет их, точно безмолвный часовой, — но способен лишь молниеносно предупредить о вторжении. Обороняться нужно будет самим.

— Я тоже не знаю, признался Бич. — И никто не знает. Единственное, что можно сказать, их захватили силы, присутствие которых мы лишь понемногу начинаем замечать, — силы неведомые, но ни в коем случае не сверхъестественные. А зачем захватили — остается лишь гадать. Люди исчезали с незапамятных времен, исчезают ныне, будут исчезать и впредь. Возвращались единицы — те, кого потом распинали, жгли на кострах, расстреливали серебряными пулями, закапывали, хорошенько посыпав чесноком, — а в новейшие, менее варварские времена, прятали в сумасшедших домах.

— Может быть, — скептически заметил Грэхем. — Всякое бывает.

— Всего месяц назад стратоплан Нью–Йорк — Рио-де–Жанейро скрылся в облаках над Порт–оф–Спейном, что на острове Тринидад, — и пропал. Тысячи глаз наблюдали его, секунда — и никакого следа. А девять месяцев назад точно так же исчез новый лайнер, летевший из Москвы во Владивосток. Тоже никаких сведений. Долгая череда подобных происшествий началась еще на заре аэронавтики.

Припоминаю некоторые.

— Что случилось с Амелией Эрхард и Фредом Нунаном, с лейтенантом Оскаром Омдалом, с Брайсом Голдсборо и миссис Ф. У. Грейсон, с капитаном Теренсом Талли и лейтенантом Джеймсом Меткалфом, с Нангессером и Коули? Возможно, кто-то из них и потерпел крушение, но остальные — ни в коем случае. Их похитили, как похищают уже давно: поодиночке, группами — оптом, так сказать.

— Нужно предупредить человечество, — торжественно изрек Грэхем. — Открыть людям глаза.

— Полагаете, кому-то удастся предупредить, открыть миру глаза — и уцелеть? — язвительно спросил Бич, — Знаете, сколько таких несостоявшихся благодетелей уже сомкнули уста и улеглись в могилу? И скольких еще витоны столь же успешно утихомирят навеки? Чтобы сказать — надо сперва подумать, подумать — значит выдать себя, выдать себя — значит погибнуть, ничего не сказав. Даже здесь, в укромном убежище, бродячий невидимка может нас обнаружить, подслушать и покарать за то, что чересчур много знаем. Это — плата за неумение таиться. Витоны безжалостны, совершенно беспощадны — судите хотя бы по тому, как они взорвали к чертовой матери целый Сильвер Сити, лишь проведав, что нам удалось запечатлеть их на фото.

— И все равно, человечество следует предупредить, — упрямо твердил Грэхем. — Может быть, во многой мудрости многая печаль, но зато знание — сила. Человечество должно знать своих угнетателей, чтобы сбросить иго!

— Прекрасно сказано! — отозвался профессор е насмешкой. — Восхищен силой вашего духа, да только сила духа — еще не все. Вы слишком мало знаете сами! Поймите же, то, что вы предлагаете, — невыполнимо!

— Я для этого сюда и явился, — возразил Грэхем, — побольше понять. И если уйду, не постигнув источника мудрости, вина ляжет исключительно и единственно на вас. Откройте мне все, что можете, все, что известно вам самому, — о большем и просить не стану.

— А потом?

— Всю ответственность и весь риск я беру на себя.

Мрак и тишина. Двое застыли, уставясь в направлении двери, завешенной хранящим экраном: один — сгорая от нетерпения, другой — погрузившись в тоскливые раздумья. Казалось, противоречивые мысли, будто летучие мыши, снуют в тишине, дробимой на равные доли неторопливым тиканьем часов. Судьба всего мира дрожала на весах, чашами которых служили два человеческих разума.

— Идемте, — внезапно произнес Бич. Он зажег свет, открыл дверь в стороне от по–прежнему спокойного экрана и включил лампы в небольшой, но хорошо оборудованной лаборатории, где в образцовом порядке выстроились всевозможные приборы.

Погасив свет в только что покинутой ими комнате, Бич затворил дверь и указал на встроенный в лабораторную стену звонок:

— Если там, за дверью, засветится экран, то возбудится фотоэлемент, и звонок затрещит. И если только это случится, немедленно смешайте свои мысли — или готовьтесь предстать перед Всевышним.

— Понятно.

— Садитесь, — велел Бич. Он протер пальцы эфиром и взял со стола склянку. — Реакция Бьернсена — синергетическая. Вам известно это слово?

— Угу. Мы слабы врозь, могучи вместе…

— Именно! Вы объяснили образно и весьма удачно. Синергетическая реакция порождается совместным действием препаратов, каждый из которых по отдельности не смог бы вызвать ничего подобного. Можете себе представить, что это значит — проверять взаимодействие нескольких составляющих во всевозможных сочетаниях. Требуется астрономическое число экспериментов. Синергетикой будут заниматься еще долгие годы. И на эффект Бьернсена могли не натолкнуться еще лет пятьдесят — если вообще натолкнулись бы. И если бы у самого Бьернсена не достало ума распознать проблеск удачи, все мы… — он замолчал и, склоняя склянку над мензуркой, принялся тщательно отсчитывать капли.

— Что вы делаете? — полюбопытствовал наблюдавший Грэхем.

— Собираюсь обработать вас по формуле Бьернсена. Не пугайтесь: на несколько минут вы лишитесь зрения — покуда палочки и колбочки на глазном дне перестроятся. А пока они перестраиваются, я подробно расскажу обо всем, что знаю сам.

— Воздействие препарата будет временным или постоянным?

— Оно кажется постоянным, однако я поостерегся бы говорить наверняка. Никто еще не прожил достаточно долго, чтобы делать окончательные выводы.

Поставив склянку, он приблизился к Грэхему с пузырьком иода в одной руке и клочком ваты — в другой,

— Ну–с, начнем. Слушайте внимательно и запоминайте все, что я вам расскажу. Как знать, может быть, повторять уже не доведется…

Сам того не ведая, профессор Бич оказался пророком.

Глава 7

Бледные изодранные облака проносились по диску заходящей луны. Густая, почти осязаемая тьма окутывала долину. Ночной мрак надежно укрывал затаившееся в ее глубине приземистое строение, — спрятал и неясную тень, которая выскользнула из бронированной двери, метнулась под полог шумящих сосен.

Тень опять возникла на мгновение у обшарпанного указателя, облитого тускнеющим лунным светом, превратилась на мгновение в силуэт мужчины, потом растаяла, слилась с темными деревьями. По тропе прокатился камешек, захрустела ветка — и остался только шелест неугомонной листвы да стон ветвей, колеблемых ночным ветром.