Дом Людей Живых

Я молча наклонил голову.

— А! — воскликнул он озабоченно.

Он размышлял.

— Ваша лошадь, — снова заговорил он, — осталась лежать, мне сказали, в Мор де Готье?

Я еще раз наклонил голову.

Он продолжал вполголоса, как бы разговаривая сам с собою:

— Поиски начнутся оттуда. Нужно, чтобы они были непродолжительны. Ближайший выход был бы самым лучшим…

Он открыл свою табакерку и машинально разминал пальцами коричневый порошок.

— Без сомнения, опасность была бы тем меньшей, чем меньше она длилась бы. А эти люди будут искать долго, если только…

Он посмотрел на меня, потом покачал головой.

— Если только они не найдут сразу. Но что они могли бы найти? Очевидно, вас и никого другого. Вас, — живого или мертвого… мертвого предпочтительнее.

Я подумал, что он возвращается к мысли об убийстве. Я был вполне готов к этому.

— Когда вам будет угодно, — сказал я холодно.

Но он нахмурил брови.

— Сударь, — сказал он очень сухо, — вам, кажется, было сказано, что мы вас не убьем, как бы это нам дорого ни стоило?

Он пожал плечами, потом сказал, обращаясь к графу и виконту:

— Таков, мне кажется, единственный выход: искусно созданная обстановка, способная обмануть полицейских, доверчивых и тупоумных. Это можно легко устроить. Нужен только труп в глубине пропасти, довольно далеко отсюда и поблизости от Мор де Готье.

Он оставался задумчивым, с глазами, устремленными в землю. Виконт возразил:

— Между тем, этого трупа у нас нет, сударь. Где же найти его? Не думаете ли вы сломать ограду какого-нибудь кладбища?..

Маркиз поднял голову и засмеялся.

— Антуан!.. У вас романтическое воображение. Конечно! Представьте себе только нас троих, похищающих безлунной ночью из старых гробниц их содержимое… Ваша идея нелепа. Неужели вы думаете, что полицейские, как бы глупы они ни были, примут за чистую монету первый попавшийся скелет, и сейчас же составят акт о смерти, что в конце концов является нашей целью? В глазах всего мира этот господин должен умереть, и умереть смертью наиболее простой и наименее таинственной. Наша безопасность, наше спокойствие требуют этого.

Он опять стал серьезным, почти мрачным. Он пристально смотрел на меня.

— Мне очень обидно за вас, сударь, потому что я сознаю, насколько тяжело потерять свое имя, свою личность, — и потому, что именно эта участь вас ожидает. Вы останетесь жить, это я вам сказал и повторяю еще раз. Но, тем не менее, на каком-нибудь кладбище будет ваш мавзолей, с вашей эпитафией на нем и вашими бренными останками под ним. Нечего делать, вам приходится этому покориться.

Дрожь пробежала у меня по спине. Умереть я был готов. Но я начинал понимать, что дело шло не о смерти, — дело шло о чем-то другом, может быть, худшем.

Виконт Антуан возразил еще раз:

— Но эти останки… Где же?…

Маркиз резким движением руки оборвал его фразу.

— Здесь, — сказал он.

XXIV

В наступившей тишине я слышал ускоренное биение своего сердца и чувствовал, что на моих висках выступили капли холодного пота. Мне было страшно, — безотчетным страхом, каким боятся темноты и привидений. Фальцет маркиза Гаспара продолжал звучать.

— Сударь, — говорил он, обращаясь теперь ко мне, — я долго взвешивал в уме все «за» и «против». Но отныне мое решение принято. Вы сами не могли бы привести разумных возражений против него, потому что сами не сумели найти никакого выхода из затруднения. Благоволите же считать настоящий приговор окончательным и безапелляционным.

Он поднял руку, словно произнося проповедь.

— До этого дня, сударь, вы были господином Андре Нарси, кавалерийским капитаном, атташе при главном штабе Тулонской крепости. Вы им больше не будете. Господин Андре Нарси умрет сейчас, и ничто не сможет его спасти, ибо его жизнь стала угрожать смертельной опасностью Людям Живым. Вы, сударь, с этой минуты я не могу вас больше называть офицером, вы будете продолжать жизнь под таким именем, какое вам заблагорассудится выбрать, но продолжать ее здесь, — пленником в этом доме, — по крайней мере, на время, потому что мы отнюдь не собираемся держать вас в вечном плену. Наше пребывание в этой стране, во внимание к вам, не продлится более двух или трех лет. Мы уедем, как только станет возможно уехать, не вызывая подозрений, всегда опасных. Мы увезем вас с собою. Потом, в какой угодно стране, по вашему выбору, лишь бы она была достаточно отдаленной, мы освободим вас, не требуя никакого обещания молчать: ибо ваши рассказы — рассказы лгуна, если б вы имели исключительную смелость воскресить после сорока или пятидесяти месяцев капитана Андре Нарси, ваши рассказы привели бы вас в сумасшедший дом, и на время более долгое, чем два или три года. Вы будете молчать и начнете новую жизнь; желаю, чтобы она была счастливой и свободной от случайностей вроде той, благодаря которой ваша теперешняя жизнь кончается в эту минуту.

Я слушал с холодом в сердце. Маркиз наклонился вперед.

— Принимаете ли вы, сударь, — спросил он, — принимаете ли вы по доброй воле это решение?

Движением плеч я призывал на помощь всю энергию, какая во мне еще оставалась. Потом, подняв голову, я сказал:

— Я в ваших руках. Мне нечего принимать и не от чего отказываться. Я подчиняюсь.

К моему крайнему изумлению, мой ответ, хотя его легко можно было предвидеть, странным образом смутил моего судью. Я увидал, как он кусает губы, переводя справа налево нерешительный взгляд.

— Сударь, — сказал он вдруг тоном непонятного упрека, — я ожидал от вас лучшего. Скажу по правде, эта уступчивость, которую вы изъявляете, не входит в мои расчеты. Подумайте, сделайте милость, о том, что мы за люди; здесь нет ни жертв, ни палача, и вы вольны свободно принять или отказаться подчиниться тому, чего мы от вас ожидаем.

Изумленный, я молча смотрел на человека, говорившего со мною в таких странных выражениях. Он настаивал.

— Еще раз спрашиваю вас, согласны ли вы, чтобы капитан Андре Нарси умер, и согласны ли вы пережить его, ценою единственно нескольких лет заключения, которое будет приятным?

Я не пытался понять. Пожав плечами, я отвечал:

— Нет!

Маркиз Гаспар покачал головой.

— Сударь, — сказал он, — вы не правы.

Его живые глаза пробегали по моему лицу в неодобрительном взгляде.

— Вы не правы. Разрешите мне воспользоваться привилегией моего возраста и говорить с вами, как дед говорил бы с внуком. Вы просто поддаетесь вашему дурному настроению и идете против судьбы, которая, однако, мало заботится о человеческом неудовольствии и брюзжании. Право, это ребячество недостойно вас. Не думайте особенно смутить нас этим «нет», которое вы нам бросаете, как вызов. Вы, конечно, не предполагаете заставить нас покончить с собою, отказываясь от того, что мы вам предлагали. Как сказано, мы вас не убьем, что бы ни случилось. Но не спекулируйте на нашем отвращении перед пролитием крови: вы были бы плохим торговцем. Ибо вы видели, что мы делаем с женщинами, и для нас значило бы менее чем ничего принести так называемую «честь» той, которую вы любите, в жертву нашему спокойствию. Это было бы легко сделать, вам только что говорили, каким образом.

В свою очередь, он пожал плечами. Спустя немного времени он продолжал:

— Вам угодно, чтобы мы раскрыли карты? Так вот, мое намерение, как я уже говорил, обмануть относительно вас тулонские власти, гражданские и военные, а также и общественное мнение. Вас сочтут за покойника, подпишут акт о вашей смерти, выкопают вам могилу и похоронят вас в ней. Таким образом, никому не придет в голову искать вас в этом доме, где вы будете жить жизнью, какою живем мы сами, в ожидании, пока под другим небом вам будет возвращена полная свобода.

Во всем этом нет ничего неприемлемого для такого человека, как вы: без жены, без детей, без домашнего очага. Но для первого акта этой несложной комедии мне необходимо ваше содействие. Этот ложный труп, который похоронят, думая, что хоронят вас, я не могу извлечь ударом жезла из тыквы, наподобие фей наших сказок. Я сотворю его способом, который стоит их способа. Но мне нужно, чтобы вы мне помогали, и помогали свободно и по доброй воле.