Вторжение Бурелома

Юрка разыграл маленькое представление на тему нашего невезения:

- И на кого ж ты нас покинул, куда канул?! Дедушка ты наш Мороз, красненький ты наш, с перепою Нос!.. Добрый та наш, сильный ты наш - за какие денежки нас продашь? Наш с подарками, наш - ответственный - в морду б врезать тебе, да поболезненней!

Договорились, что Лиска на сегодня отменяется, что Валентина будет Бабой Ягой, а Юрка - Дедом Морозом.

Пока гримировались, пробежались по тексту - из-за пропажи Лиски пропадали замечательные куски представления, уходила масса хохм. Настроение было скверное - у всех. И прескверное - у меня. Даже праздничная атмосфера нашей первой елки, маскарадные костюмы детей, их, с верой в чудеса, устремленные на нас мордашки, и неизбежное при этом мое собственное превращение в Снегурочку - наивное, чистое и само по себе чудесное существо - не уберегло меня от чередующихся приступов отчаяния и злости, правда, глубоко запрятанных.

Работодатели наши были довольны. Никто не заметил потери бойца, и то обстоятельство, что мы-то знали, насколько лучше все было бы, будь мы в полном составе - касалось только нас самих и никого больше.

А мы не любили и не умели халтурить, поэтому было решено попробовать ввести на пару дней в нашу компанию незанятого в елках студента, если таковой отыщется.

Валентину Юрка высадил возле "Гостиного" - на полученные только что деньги она решила сразу же купить новогодние подарки родителям и родственникам, которых у нее была куча, и большинство из них - как тут не вспомнить Бурелома - работали в театрах Ленинграда и Москвы...

- Насколько же Вальке легче пробиваться, чем нам, - сказала я.

- А-а! Сообразила, наконец, не прошло и семи лет! - с каким-то злорадным оживлением подхватил Юрка. - Когда я пытался внушить тебе эту мысль, чего только я не выслушивал: и что о человеке надо судить по самому человеку, и родственники здесь ни при чем, и что зависть - показатель малого таланта или вообще отсутствия оного, и что профессиональные династии гораздо чаще производят рано определившихся мастеров, чем бездарей... Ты вечно была большой и активной защитницей Валентины. Разве не так? Но ее-то всегда защитят и без тебя! А вот у тебя тылы открыты...

- Да с чего ты взял, что я отказываюсь от своих убеждений?! И чего я такого сказала? Неужели в признании того факта, что Валентине легче, чем нам, утверждать талант, завоевывать свое место под солнцем, таится убеждение, будто надо выдавливать своих конкурентов?.. Никогда не отозваться добрым словом о работе соперницы по амплуа?.. Наоборот, при каждом удобном случае, рассказать о ней людям влиятельным какую-нибудь гадость, смачную и просто выдуманную?.. От меня, Юрочка, вы такого не дождетесь.... Больше того, талантливого человека, будь он даже врагом моим, я сама в театр позову!

У Юрки были круглые глаза, круглее они были у него только, когда я сказала, что хочу ребенка...

- Девочка моя!.. О каком это театре ты говоришь?! Ты не больна?! Тебя вернуть на землю?! Или это не ты прозябаешь в кабаке, а Валентина говорит всем, что ты нашла там свое призвание? Она так расхваливает твою программу, что не остается сомнений: больше тебе ничего и не нужно!.. "Я сама позову!.." - передразнил он меня. - Дура!..

Меня оглушила Юркина тирада. Я, и без того расстроенная внезапным отъездом Левы, получила по морде второй раз за сегодняшний день. Юрке было трудно не верить, а поверить означало потерять нечто очень важное в себе... Но тут я обратила внимание на свой камень. Не заметила когда, но он начал свою нудную вибрацию. Что-то здесь не так. Следовало разобраться: я могла не верить себе, хотя на интуицию свою привыкла полагаться, но на камень нельзя было не обращать внимания. Ведь он до сих пор был спокоен, а вот теперь работал. Не так сильно, как при моих встречах с Буреломом, но все-таки... И я постаралась посмотреть на Юркины слова с другой стороны. Не с той, которая причиняла мне обиду: Валька - предательница, а с другой... Не сразу, но мне удалось найти аргумент в ее защиту:

- Ты говоришь, она утверждает, что я нашла свое место?..

- Да, Маша, да!..

- Что же: я и сама защищаюсь точно так же от тех, кто готов приносить мне свои соболезнования, от тех, кто меня хоронит!.. Когда человек выражает удовлетворение своей судьбой, трудно воздвигать ему надгробный памятник!..

- Ты - неисправима!..

- А ты - превращаешься в сплетника и провокатора. Юрка сделал вид, что сосредоточился на дороге.

- Скользко, - сказал он.

- Да, - согласилась я, - ты вступил на скользкий путь! И Юрка расхохотался. Он смеялся так хорошо и так раскованно, что я не могла не уступить его смеху: в этом смехе мы топили с ним свою - хорошо бы минутную - скверность!..

Когда подъехали к ресторану, Юрка все-таки не удержался, спросил:

- А что ты говорила о театре, это всерьез?..

- Черт его знает! - сказала я, играя в беспечность.

И хихикнула. Расхожее выражение "черт его знает" Юрка никак не мог принять за ту реальность, которая открывалась мне: ВСЕ О БУДУЩЕМ МОЕМ ТЕАТРЕ ЗНАЛ ТОЛЬКО ЧЕРТ...

А открыться я не могла никому: слишком была суеверна.

- Маш, а, Маш, - Юрка окликнул меня, приоткрыв дверцу машины. - Вот смотрю на тебя и не понимаю: то ли ты за эти полгода, что мы не встречались, сильно изменилась, то ли у тебя просто крыша поехала?

- А по какому признаку ты судишь?..

- Да по твоим ужимкам...

Сказал гадость и укатил. "Мой нежный друг..." - пропела я и, улыбаясь, пошла на прогон новогоднего шоу.

В зале царствовал Нагоняй Нагоняич. Режиссер-постановщик, балетмейстер и жуткий грубиян в. одном лице. Мастером он был, конечно же, неплохим, но обидеть человека для него было раз плюнуть. Сегодня стонали мои балетные подруги, особенно доставалось Верочке, любительнице конфет. Она стояла перед Нагоняем в фривольном костюмчике и выслушивала замечания такого свойства, что на ее месте я бы давно уже разревелась.

- Ягодицы провисли, как кульки с водой, ходят раскисшим студнем. По бокам - сало. Титьки отрастила - до пупка! - вопил Нагоняй. - Жрешь много!..

- Да что мне, блин, голодом, что ли, сидеть?! - Верка огрызалась, но не плакала.

- Вся страна сидит голодная, а тебе все шоколадные слюни пускать!

- Я не виновата, блин, что у меня поклонники богатые Ты, небось, на шоколад не расщедрился бы даже для дочери...

Меня всегда поражала способность Верки и ей подобных переходить на личности. На этот раз она поразила даже Нагоняя. От Верки он отцепился. Нас с Мишкой не стал слушать вообще, даже не попросил просмотреть тексты. Но и на нас наворчал:

- Вы у нас личности привилегированные, делаете, что хотите и как хотите!..

Между работой и репетицией, таким образом, осталось время. Мы пообедали, поболтали, послушали Веркины сетования:

- Придирается. Не получил, чего хотел, блин, вот и придирается! Еще вчера был от моей попки в восторге. Хрена он получит! А я уйду - меня в мюзик-холл звали. Так что уже недолго, блин, этого со спермой в глазах, терпеть!..

- Верка у нас - типаж! - сказал Мишка.

- А я, Миша, я - тоже типаж?

- Конечно, только совсем в другом роде.

- В каком же?

- Ты, Маша, типичный нравственный человек в безнравственном мире.

- Но это же, должно быть, плохо ?

- Для тебя - безусловно.

- Кстати, Миша, - вспомнила я, - ты встречал когда-нибудь такое понятие: нравственное пространство?

- Про ноосферу слышал, - со свойственной ему обстоятельностью принялся рассуждать Мишка, - а нравственное пространство... нет, пожалуй, как научный термин, не встречал... Но допускаю, что такое может существовать. И мое незнание просто покоится на моем невежестве.

- Миша, а вот скажи, - не смогла я удержаться от вопроса, - вот ответь, если бы тебе предложили уйму денег и сказали: делай театр, какой хочешь, но только перспективный, высокохудожественный...

- Похудожественнее Художественного? - перебил Мишка.