Мир приключений 1959 г. №5

— Не двигайтесь, Лукин! Малыш не любит шутить на работе. Я сам возьму иголки. Где они у вас?

Данилов нашел в кармане Лукина три продолговатых коробочки и положил их в дрожащую руку кладовщика.

— На место, Малыш! Молодец. Вот тебе твоя конфета.

Кудрявцева укоризненно смотрела на Лукина. Его недавно румяное лицо теперь было совсем бледным, глаза с ужасом следили за Малышом. А тот уже сидел в углу на подстилке — обычном месте безобидной овчарки Дамки — и передними лапами умело освобождал конфету от обертки…

После того как был составлен акт и Лукина увезла оперативная машина, Данилов,

Петя и Малыш покинули кладовую. Идя по фабричному двору, Петя сказал:

— Ну ладно, Василий Иваныч… Теперь мне понятно: Егор Егорович брал с собою в кладовую Малыша вместо своей Дамки. Не пойму только: почему вы были спокойны, когда в кладовой сидел инженер Викторов? А пришел Лукин — вы вдруг забеспокоились. Ведь еще оставался мастер Кат­ков. Значит, вы уже раньше подозревали именно Лукина. Почему же?..

Данилов потрепал за уши степенно идущего у его левой ноги Малыша.

— Я уже говорил тебе, Петя, что нельзя искать в людях только плохое. Стало быть, следовало решать это уравнение, как говорят математики, от противного. Вот ты разузнал про мастера Каткова, что он сильно любит закладывать за воротник и ругается. Правильно. Это очень плохо. Но что тот же Катков смастерил приспособление для трикотажных машин, это тебе было не известно. Иначе бы ты, как и Кудрявцева, сделал вывод: вряд ли человек, сохранивший государству сотни тысяч рублей, станет обкрадывать его. Так же и с Викторовым. Ты видел в нем только скрягу, который курит дешевые сигареты и копит деньги. А о том, что супруги Викторовы взяли из детдома двоих детей погибших фронтовиков и воспитали их достойными гражданами, этого ты тоже не знал. А вот Лукин — как уж я ни старался найти в его жизни поступок хороший, полезный для общества, — ничего не нашел. Конечно, теория моя не очень хитрая, я мог и ошибиться насчет Лукина, но, как видишь, Малыш подтвердил мои подозрения…

Данилов внезапно умолк, потому что Малыш вдруг остановился и навострил уши. От проходной будки спешил шофер Ивана Владимировича. Сапоги его стучали по асфальту; он искал глазами Данилова, рукой прикрывая лицо от бьющего из-за деревьев солнца.

Солнце может светить вовсю, проникая в широкие окна цехов, где трудятся люди; ветерок шелестеть листвой, распространяя прохладу… Впрочем, об этом мы прочли уже в начале рассказа.

И. Росоховатский

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Рассказ

Я играл в шашки с майором Котловским на веранде дома отдыха.

Котловский щелкнул пальцами, взглянул на меня, а я — на шашечную доску. Две дамки противника угрожали моим уцелевшим шашкам с флангов.

— Сдаюсь, Семен Игнатьевич.

— А сдаетесь напрасно, — сказал Семен Игнатьевич, увидев, что я собираюсь уйти. — Один интересный случай из моей практики вспомнился. Если бы тогда не дрался до последнего, быть бы беде. — Он лукаво прищурился. — Ну, так и быть, друг мой, идите, буду «Американскую трагедию» дочитывать.

С безразличным видом Котловский начал собирать в коробку шашки. Он хорошо знал: теперь я на шаг не отойду от него, пока не расскажет о случае, «когда надо драться до конца». Такая возможность мне представлялась очень редко. Майор не любил рассказывать о себе, но не выносил одиночества и иногда пускал в ход подобную приманку, чтобы я побыл с ним подольше.

Удобнее усевшись в раскладном кресле, я сказал, что никуда и не думал идти, что ноги устали после прогулки в лес.

Семен Игнатьевич пригладил рукой волосы, зажег папиросу.

— Это рассказ о судьбе человека, — медленно начал он. — Иногда она проста и ясна, а иногда…

В один из летних дней тысяча девятьсот сорок пятого года майору Котловскому позвонили из штаба саперного батальона. Семен Игнатьевич, внимательно выслушав сообщение, сказал в трубку: «Выезжаю».

Через пятнадцать минут майор уже входил в одноэтажное здание с пилястрами и затейливыми барельефами на фасаде, временный особняк какого-то гитлеровского полковника в Румынии. Здесь разместился штаб полка и приданного ему отдельного саперного батальона.

В комнате штаба батальона находились три человека. Двух из них — комбата и заместителя по политчасти — Котловский знал, сидевшую же здесь женщину, сухощавую, с выступающими скулами, видел впервые.

— Это репатриированная из немецкого концлагеря, Софья Сидоровна Покотило, — представил ему незнакомку комбат. Он рассказал майору о том, как Софья Покотило очутилась здесь.

…Поезд с освобожденными из фашистской каторги, направлявшийся на родину через этот небольшой румынский городок, подошел к перрону. Из вагонов высыпали женщины: русские, украинки, белоруски, молдаванки. Их встречали советские солдаты, расспрашивали: кто они, откуда? У многих были угнаны в Германию родные, близкие люди. Тут же, на перроне, происходили волнующие встречи. Внезапно одна из женщин подбежала к сержанту строительного батальона, Никите Львовичу Дубняку, и закричала, обращаясь к солдатам: «Как он осмелился прийти сюда, ирод! Я расскажу вам, кто он такой!»

Солдаты наблюдали за Дубняком в эту минуту. Он вздрогнул, лицо перекосилось…

— Что же знаете вы о гражданине Дубняке? — спросил майор у женщины и подпер рукой подбородок, собираясь слушать.

— Знаю немного… Но, думается, достаточно. Видела его несколько раз в полицейской форме вместе с гестаповцами. Он отправлял наших девушек на работу, на каторгу в Германию. Тогда его фамилия была Степчак, а должность — заместитель начальника полиции. Он помогал фашистам, может быть, сотни наших людей заму­чил… — Женщина тяжело вздохнула, и в ее удлиненных, похожих на миндалины глазах вспыхнула ненависть.

— Вы не ошиблись? — спросил майор.

— Не сомневайтесь, товарищ майор, у меня память цепкая. Ручаюсь: Степчак и Дубняк — одно и то же лицо.

Рассказав все, что знала, женщина ушла. Котловский попросил комбата вызвать Дубняка.

Сержант Никита Львович Дубняк оказался высоким, ладно скроенным че­ловеком с пышным русым чубом. Гимнастерка его была выстирана, вы­гла­же­на, аккуратно заправлена под пояс.

Майор предложил ему стул и, по старой привычке, начал в упор его раз­гля­дывать.

Никита Львович смутился. Кровь бросилась ему в лицо, но взгляд май­о­ра он выдержал, глаз не отвел.

— Расскажите о себе полностью, связно, по порядку, — сказал майор, не сводя с него взгляда.

Дубняк стал рассказывать. Котловский отметил про себя, что интонация его речи была такой, словно он уже не раз рассказывал все это.

— Я родился в Полтаве, в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Батька до революции имел магазин, торговал. Детей, кроме меня, в семье не было. Магазин батькин потом прогорел, уже при советской власти. Батька нагрубил в горсовете, кого-то уда­рил. Его выслали… Я остался с матерью. Слесарил в мастерских. Потом переехали в село. Там я кузнецом был в колхозе, там нас и застала война. Выехать не успели. Я ушел в партизанский отряд. Освоил специальность подрывника.

Однажды вызвал меня товарищ Сергей и говорит: «Решили использовать тебя в другом деле. Очень уж биография твоя подходящая. Будешь жить в селе. Фашисты как раз набирают в полицию. Пойдешь и ты. Будешь служить. Только не немцам, а нам».

— Кто такой товарищ Сергей? — спросил Котловский.

— А я разве не говорил? — удивился Дубняк. — Голова колхоза нашего. Он в командирах у партизан ходил. Иван Сергеевич звали, а в партизанах — «товарищ Сергей».

Вот я и попал на службу в полицию. Узнавал про эшелоны с бое­при­па­са­ми, про солдатские эшелоны. Передавал сведения партизанам. Они те поезда — под откос Помогал освобождать наших людей из тюрьмы. Фамилий их не при­помню. Жаль. Теперь бы пригодились…