Тигр. Тигр!

— Браво, почки с луком, — весело сказал он. — Последнее ты придумал самостоятельно, да? Не нуждался ни в чьей помощи. Meglio tarde che mai [94]. Правда, ты с таким грохотом и так неожиданно свалился, что я не успел тебя поймать. Черт возьми.

Он помог Гельсиону подняться и провел его в кабинет, где усадил в бархатное кресло и дал в руку рюмку с коньяком.

— Отсутствие наркотиков гарантировано. Noblesse oblige [95]. Только самый лучший spiritus fiumenti [96]. Ну что, обсудим, чего нам удалось добиться? Господи.

Мистер Аквила уселся за свой рабочий стол, по-прежнему очень бодрый и грустный. Ласково посмотрел на Гельсиона.

— Человек живет в соответствии со своими решениями, n’est-ce pas? — начал он. — Согласимся с этим, oui? В течение жизни ему приходится принять пять миллионов двести семьдесят одну тысячу девять решений. Peste! [97] Это простое число? N’importe [98]. Ты со мной согласен?

Гельсион кивнул.

— Итак, кофе с булочками, именно мудрость этих решений и определяет, стал ли человек взрослым, или он до сих пор ребенок. Nicht wahr? Malgrd nous [99]. Но человек не может начать принимать взрослые решения, пока он не очистится от детских фантазий. Черт возьми. Эти фантазии. Они должны исчезнуть.

— Нет, — медленно проговорил Гельсион. — Именно мечты и фантазии создают мое искусство… я превращаю их в линии и цвет…

— Черт возьми! Да. Я согласен. Maitre d’hotel! [100] Взрослые, а не детские фантазии. Детские мечты. Pfui! [101] Они присущи всем людям… Оказаться последним человеком на Земле и владеть ею… Быть единственным мужчиной, способным к деторождению, и владеть женщинами… Вернуться в прошлое, имея преимущество взрослых знаний и достижений… Спрятаться от реальности в выдуманном мире… Бежать от ответственности, придумав, что была совершена чудовищная несправедливость, стать мучеником, но чтобы конец обязательно оказался счастливым… Есть тысячи других фантазий, таких же популярных и таких же пустых и никчемных. Господи благослови папашу Фрейда и его весельчаков. Он придает этим глупостям такое значение! Sic semper tyrannis [102]. Изыди!

— Но если эти фантазии посещают всех, они не могут быть плохими, не так ли?

— Черт возьми. У всех, кто жил в четырнадцатом веке, были вши. Ты считаешь, что это хорошо? Нет, мой юный, эти мечты — для детей. Слишком многие взрослые люди по-прежнему остаются детьми. Именно вы, художники, должны вывести их из тупика, точно так же, как я вывел из тупика тебя. Я очистил тебя, теперь ты должен помочь очиститься им.

— Почему вы это сделали?

— Потому что я в тебя верю. Sic vos пол vobis [103]. Тебе придется совсем нелегко. Дорога будет длинной и трудной. Ты узнаешь, что такое одиночество.

— Мне кажется, я должен испытывать благодарность, — проворчал Гельсион, — ноя чувствую… ну… я чувствую себя опустошенным. Обманутым.

— О да. Черт возьми. Если ты достаточно долго жил с язвой желудка, тебе будет ее не хватать после операции. Ты прятался в своей язве. А я отнял у тебя твое убежище. Значит, ты чувствуешь, что тебя обманули. Подожди! Скоро ты почувствуешь, что тебя обманули еще больше. Помнишь, я говорил, что тебе придется заплатить. Ты это сделал. Гляди.

Мистер Аквила поднес к лицу Гельсиона ручное зеркало. Тот бросил в зеркало один взгляд и уже больше не смог отвести глаз. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, жесткое и решительное. Гельсион вскочил на ноги.

— Спокойно, спокойно, — наставлял мистер Аквила. — Не так уж все и плохо. Наоборот — все просто отлично. Тебе по-прежнему тридцать три года по физическому состоянию. Ты не потерял ни дня своей жизни… только всю юность. Так с чем же ты расстался? С хорошеньким личиком, необходимым для завлечения молоденьких девочек? Именно это повергло тебя в такое расстройство?

— Боже мой! — вскричал Гельсион.

— Ладно. Продолжай сохранять спокойствие, сын мой. Вот ты стоишь передо мной, ты прошел ритуал очищения, потерял иллюзии, чувствуешь себя несчастным, ты смущен, ведь ты уже ступил одной ногой на дорогу, ведущую к зрелости. Хотел бы ты, чтобы это произошло, или нет? Si. Я могу это сделать. Всего этого могло бы и не случиться. Spurlos versenkt [104]. Остается десять секунд до твоего спасения. Ты можешь получить обратно свое хорошенькое личико. Ты можешь снова оказаться в плену. Можешь вернуться в безопасностъ материнской утробы… снова стать ребенком. Хочешь ли ты этого?

— Вы не в состоянии этого сделать.

— Sauve qui peut [105], моя вершина славы. В состоянии. Нет конца полосе частот в пятнадцать тысяч ангстрем.

— Будьте вы прокляты! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может иметь такую власть.

— Или ангелы, старина.

— Но вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.

— Да? Ха-ха-ха. Но до того, как он пал, Сатана тоже был ангелом — с большими связями наверху. Да и не следует забывать о семейном сходстве. Черт возьми. — Мистер Аквила перестал смеяться. Он наклонился над столом, и его лицо утратило оживленность. Осталась лишь печаль. — Должен ли я сказать тебе, кто я такой, мой цыпленочек? Следует ли мне объяснить, почему один неосторожный взгляд этой физии может отбросить тебя за грань, откуда нет возврата?

Гельсион, не в силах говорить, только кивнул.

— Я мерзавец, паршивая овца, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да. Черт возьми! Я эмигрант. — Глаза мистера Аквилы превратились в раны, — По вашим стандартам я великий человек с безграничной властью и полный разнообразия. Таким представлялся эмигрант из Европы наивным жителям пляжей Таити. Да? Таким я представляюсь тебе, когда в поисках скромных развлечений посещаю звездные пляжи с маленькой надеждой скрасить долгие, одинокие годы моей ссылки…

— Я плохой. — Голос мистера Аквилы наполнился леденящим отчаянием. — Я отвратительный. На моей родине нет такого места, где меня могли бы терпеть. Мне платят, чтобы я не возвращался. Иногда наступают такие моменты, когда я, потеряв осторожность, забываюсь — и тогда болезненное отчаяние наполняет мои глаза и вселяет ужас в ваши невинные души. Как это происходит сейчас с тобой. Да?

Гельсион снова кивнул.

— Я поведу тебя. Именно ребенок в Солоне Аквиле привел к той болезни, которая разрушила его жизнь. Oui. Я тоже страдаю от детских фантазий, с которыми никак не могу расстаться. Не совершай той же ошибки. Прошу тебя… — Мистер Солон Аквила посмотрел на часы и вскочил на ноги. К нему сразу вернулась живость, — Господи. Уже поздно. Пришло время на что-нибудь решаться, крепкое виски с содовой. Ну, какое ты принял решение? Старое лицо? Хорошенькая мордашка? Реальность мечты или мечта о реальности?

— Так сколько раз, вы говорили, нам приходится принимать решения?

— Пять миллионов двести семьдесят одну тысячу и девять раз. Плюс-минус тысячу. Черт возьми.

— А для меня это которое?

— Что? Verite sans peur [106]. Два миллиона шестьсот тридцать пять тысяч и четыре… экспромт.

— Но это очень серьезное решение.

— Они все очень серьезные.

Мистер Аквила подошел к двери, положил руку на кнопки какого-то сложного переключателя и бросил взгляд на Гельсиона.

— Voili tout [107],— сказал мистер Аквила, — Это твое решение.