Заповедник архонтов

— Словно в преисподнюю попал дурень: ни зги не видать, ни шороха не слыхать, только вдруг со всех сторон огоньки забегали и чей-то голос спросил: «С чем пожаловал, добрый молодец? Дело пытаешь или от дела лытаешь?» Тот объяснил, что вышел приказ от местного великого гарцука всей молодежи попробовать свои силы и соорудить такой корабль, который смог бы по небу летать.

Ответил голос: «Нашел ты, добрый молодец, что искал. Я и есть тот летучий корабль, только крылья у меня помяты. Был у меня бой кровавый с Черным гарцуком, теперь лежу здесь, от ран помираю. Ты меня накорми, напои, тогда и я тебе добрую службу сослужу. Только когда урок исполню, отпусти ты меня на все четыре стороны, полечу я на родину, где мой дом, где мои друзья».

На том и по рукам ударили.

Напоил дурень корабль ключевой водой, накормил досыта — тот и воспрянул. Был черным яйцом, а обернулся грозным гарцуком. Да не простым, а крылатым. Драконом называется… Взгромоздился дурень на спину дракона и помчались они во дворец. По пути всех встречных поперечных с собой забирали — и объедалу, и опивалу, и вострослухого, и всезрячего, и морозилу, и стрелка-бью без промаха. Набрали целое войско великой силы. В тую пору леса и степи, горы и долины на Хорде, были полны хранителями. Все они за тот или иной участок, за тот или иной промысел, за тот или иной обряд несли ответственность. За то люди им поклонялись, несли убитых животных, пели песни…

Наступила тишина. Все слушатели рты пораскрывали, гарцук переглянулся с начальником канцелярии, и тот тихо и внушительно посоветовал.

— Ты, старик, ври-ври, да не завирайся! Не было этой пакости на Хорде. Мы, поселяне, его единственные владельцы и исконные обитатели. Ну, разве что звери и птицы. Никаких хранителей, тайных сил! Вот этой установки и держись и не сочиняй, чего не было!..

Я поклонился и перешел сразу к прыжкам, когда после третьего скачка дракона поцеловал дурень гарцукову дочь. Пришлось выполнить ему и ряд особенно трудных обязательных испытаний: сдать зачеты в канцелярии на должность младшего писца, в баньке помыться, которую сорок дней и ночей растапливали, добыть живой воды… Наконец пришел дракон к дурню — тот уже в гарцуковом доме сидит, дочь гарцукова подле него на привязи пристроилась, и так все ладком да рядком, что сердце радуется. Отпросился летучий корабль, взвился в небо и был таков.

Когда я закончил, присутствующие сразу начали расходиться. Никто словом друг с другом не перемолвился — слуги тихонько разобрали стулья. В камере остались одни заключенные. В этот момент раздался сигнал отбоя, однако никто не обратил внимания на удар колокола. Дирахи-заключенные расселись вдоль стен на корточках, о чем-то размышляли, даже главный инженер помалкивал. Спустя несколько минут в камеру ворвался страж с бородой вокруг шеи — орать начал еще в коридоре: «Отбой! А ну, сучьи дети, яйца недоношенные, мамок ваших так-разэтак, геть по нарам!» Все торопливо бросились исполнять предписанное, улеглись, затаились, кто-то даже всхрапнул, кое-кто для верности даже испортил воздух.

На следующий день меня отстранили от работы и приказали явиться в канцелярию. Окна служебного помещения, где мне приказали дожидаться допроса по делу о неприличном упоминании славного имени ковчега в одной из моих «побасенок», были расположены высоко и выходили на широкую равнину, покрытую пальмовым лесом.

Купы стеклянистых, саблевидных, посвечивающих в мутном, с бурыми оттенками, свете Дауриса и Тавриса, деревьев нависали над многоводной полногрудой рекой — из-за повышенной силы тяжести водная поверхность заметно прогибалась к берегам. Противоположный скат был высок, обрывист и местами изрезан песчаными осыпями и узкими промоинами. Чуть пониже поселения излучина реки огибала оглаженную тысячелетиями кручу. За ней до самых гор тянулась степь, изредка перебиваемая колками древесной растительности, редкими, обильными дичью пустошами. По впадинам в той стороне копились озерки — ярко и радужно поблескивали в свете двух солнц. Местность там была привольная, дикая… Плодородная целина, только паши и засевай. Однако заречье считалось запретным краем, по противоположному берегу бродили патрули, ловили всякого, кто осмеливался переправиться через реку. Таких было немало — на Дирахе переселение жителей по распоряжению властей считалось самым обычным делом, и всегда в толпе поднимаемых с мест работяг находились такие, кто находил в себе силы нарушить приказ, уйти в степь, спрятаться там в каком-нибудь урочище и жить в ожидании трубного гласа, созывающего людей погрузиться в ковчег и отправиться на поиски другой, сытной и праведной земли. Что из того, что власти предупреждали беглых, что доступ на ковчег им будет перекрыт, что их оставят одних с разбушевавшимся Даурисом, с его жаждой мести, с неведомыми чудищами, пришедшими со звезд…

— Что, манит? — раздался голос за спиной.

Я повернулся, вытянулся по стойке «смирно». В комнате находился гарцук, за его широкой спиной, за обширными одеяниями, напоминавшими наряд араба-бедуина, хоронился начальник канцелярии. Он же считался помощником губернатора материка. Этот был в заталенном рабочем халате с большим вырезом на груди. На голове головной убор, напоминающий пилотку — та же форма пирожком, та же посадка набекрень, на лобной части кокарда — рисунок разобрать невозможно.

— В той стороне мои горы, — ответил я.

— Твои горы в противоположной стороне, — усмехнулся начальник Дираха, — и ты знаешь об этом.

— Никак нет, ваша милость не знаю.

— Не лги. Ты умеешь ориентироваться по звездам, по Даурису и Таврису. Зачем ты так часто смотришь на небо, старик? Что надеешься узреть?

Я поднял глаза к потолку.

— Ковчег, ваша милость. Хотелось бы первым увидеть ковчег…

— Неужто? И не называй меня «ваша милость», зови просто «гарцук». У нас, на Хорде, запросто, без всякого чинопочитания, но это так, к слову… Однако вернемся к ковчегу. Простой смертный не вправе требовать, чтобы ему воочию предъявили незаконченный замысел славных. Разве ты, старик, способен оценить проект, если не разбираешься в чертежах, если ты их никогда не видал? Разве твой разум способен объять все детали осуществляемой мечты? Разве у тебя достанет грамоты, чтобы вникнуть в его конструкцию, привести в действие, направить в нужное место?

— Нет, ваша милость…

— Я уже предупреждал, называй меня «гарцук». Я не намерен оказывать тебе милость, еретик.

— Да, гарцук, мне не дано проникнуть в тайну ковчега, я и не настаиваю, что смогу что-то понять в его божественном облике, в его сложнейшем устройстве. Я просто хочу взглянуть и разглядеть в нем ту малюсенькую детальку, увидеть ту капельку ртути, тот комочек урана, который я и подобные мне добыли в шахтах, на рудниках, на приисках. Хочу убедиться, что мы работали дружно, с толком, с расстановкой, что в сверкающем совершенством и мощью корабле есть и частица моего труда.

Наступила тишина, в ней отчетливо послышался щелчок, словно кто-то нажал клавишу.

— А что?.. — гарцук неожиданно почесался и обратился к начальнику канцелярии. — Излагает складно. Почему бы и не взглянуть на ту частичку, к которой он приложил руки? Если, конечно, приложил…

Он опять задумался, а начальник канцелярии, моложавый, крепкий с виду губошлеп с едучими, пронзительными глазками, подал голос.

— Все начинается с малого, начальник. Сначала только краем глаза взглянуть, потом пощупать детальку, которую якобы сам сработал, потом и на борт полезет.

Гарцук глянул в его сторону.

— Это уже наша забота, что б не сумел взобраться без приказа… — он вновь погрузился в размышление.

В этот момент начальник канцелярии неожиданно воскликнул.

— Эх, прокрутить бы его на интеллекторе, что он там за душой таит!

Я обмер. Это что за новость?

— Потом выбросить на свалку? — вопросом на вопрос ответил гарцук.

— Велика потеря… — скривился начальник канцелярии.

— Смысл? — спросил гарцук. — С помощью этой меры нам удастся отыскать возбудителя эпидемию? Взять ее под контроль? Что там у нас еще?