Цена посвящения: Время Зверя

— Страшно? — В полумраке салона сверкнула ее улыбка.

— Если сразу в лепешку, то — нет.

Она рассмеялась. Сбросила скорость до минимума.

— И я того же мнения. Но лучше, конечно, на байке. У меня «Кавасаки-Ниндзя». Классный агрегат. Вот на нем как раз и можно: раз — и в дамки.

Карина тоже гоняла будь здоров, выжимая из своей «хонды» все, что возможно. Скорее всего, в байкеровских кругах они с Лизой и познакомились.

«Ладно, девочка, давай, зондируй дальше. Я помогать не буду», — подумал Максимов пристраивая затылок на подголовнике.

Машина клюнула передком, потом резко взбрыкнула. Фары, сорвавшись с дороги, полоснули по темноте.

Лиза вцепилась в руль.

— Дороги, на фиг, родные! — проворчала она. — Что за народ? Только и разговоров, что русские любят быструю езду. Что же тогда нормальных дорог нет?!

Максимов покосился на девушку.

— Давно за границей живешь?

Лиза удивленно посмотрела на его.

— Полгода. А что, заметно?

— Пока — да. Это культурный шок, Лиза. Через год пройдет.

— А вы, Максим, как я посмотрю, патриот?

— Нет, зачем уж так сразу… Просто я знаю, что ленивый народ в Сибири городов не строит, армия трусов не входит в чужие столицы.

— Хо, когда это было! Мой дед до Берлина дошел, вот он и был патриотом до мозга костей. Повод был. А сейчас за что эту страну любить? — Она наморщила нос. — Все равно что любить мать-алкоголичку. Мучительно и стыдно. Сейчас эту страну любят только дураки и чиновники.

Максимов промолчал.

«Сменилось поколение. Тебя готовили умирать за родину. Эти будут грызть глотки друг другу, чтобы выжить любой ценой. Тебе вдолбили, что Россия — аж одна пятая часть суши. А они с первого класса знают, что она — всего-то одна пятая мира. И есть еще четыре пятых неосвоенного пространства и всего одна жизнь, чтобы урвать от него хоть толику себе. Другое поколение, что тут поделать!»

— А вы, Максим, что здесь делаете?

— Просто живу.

Лиза скорчила презрительную гримаску.

— В Европе люди в тюрьмах живут лучше, чем в этой стране.

— Знаю. Но меняться местами не хочу, — ответил Максимов.

«Даже не пытайся объяснить, что счастье — не географическая категория, а духовная. Стань человеком-государством, подними свой собственный флаг и прими личную конституцию, заключи договор о ненападении с соседями — и будь счастлив. А придет нужда, умри за свое внутреннее государство, как за единственно возможную родину».

Дорога пошла на взгорок. Лиза ловко переключила передачу.

— А вам палец в рот не клади, Максим.

— И не надо. Это не гигиенично.

— Зато — эротично.

Максимов в ответ на наглость, не спрашивая разрешения, достал сигарету и зажигалку.

— Плохое настроение? — другим тоном спросила Лиза.

Максимов прикурил, кивнул:

— По пятибалльной шкале — минус восемь.

Лиза протяжно выдохнула.

— Я собираюсь в ночной клуб. Надо стряхнуть с себя эту похоронную хмарь.

— Желаю хорошо повеселиться.

Повисла пауза.

Лиза нажала кнопку, темное стекло сбоку от Максимова поползло вниз. В узкую щель ворвался сырой ветер.

Максимов зажмурился, с удовольствием подставил лицо под холодную упругую струю ветра.

— Тачка, кстати, не от богатого папика, как вы могли подумать, а от бедной мамочки. Наследство, — упавшим голосом добавила она.

«Молодец, уже горячее. На жалость надавила и ближе к теме подвела», — отметил Максимов.

Он скользнул взглядом по четко очерченному профилю и тонким кистям рук на руле, вдохнул запах ее духов. Опять закрыл глаза.

«Не больше двадцати. Яркая внешность и хорошее домашнее воспитание — вот и все достоинства. Немного пошлости, но это наносное, в компаниях подцепила. Чтобы хорошо устроиться в жизни, вполне достаточно. Спонсора, как они сейчас выражаются, найдет без проблем. Захочет, сделает мужем. Не понравится, поменяет на другого. Вроде бы сильный тип, но какая-то трещинка есть. То ли карма родовая, то ли личная травма».

Он настроился на сидевшую рядом девушку и через секунду увидел…

…Яркий свет. Квадраты белого кафеля на стенах. Полированная сталь стола с желобом. Неопрятный, оплывший труп немолодой женщины. Мочалка крашеных волос над багровым лицом, залепленным липкими струпьями. Развалившиеся в стороны огромные груди с пожухлыми сосками.

Человек в блекло-синем комбинезоне и в марлевой маске, закрывающей нижнюю половину лица, уверенным движением ведет скальпелем от паха к горлу женщины.

— Вчера тебя не было. Много потеряла, бормочет он, и на маске выступает влажный кружок. — Балеринку привезли. Мать, я душой отогрелся. Ты бы видела то тело! Манекен, кукла Барби… А внутри какая чистенькая! Все срезы идеальные, хоть в музей неси. Попка у нее, как две дыньки. Плотные, аппетитные. За ту попку бы при жизни подержаться!

— Что с ней было? — спрашивает Лиза.

— Ай, любовь, наверное. Вены себе вскрыла. Красиво ушла, как патриций. Привезли, обмыли — она как куколка стала. Красивый человек, запомни, мать, и в жизни красив, и после. Не то что это свиноподобие. Отойди! — предупреждает он и разводит в стороны разрез.

Отскакивает от стола. Утыкает нос в локтевой сгиб.

В узкую щель лезет желтая слизь, потом с пукающим звуком труп разламывается пополам. На стол вываливается плотная желто-серая масса в розовых прожилках.

— О, нажрала жиров-то! — глухо ворчит мужчина.

— Что с ней? — спрашивает Лиза.

— Думаю, панкреатит. — Мужчина рукой выгребает желтые пласты. — Видишь, почти сгнила изнутри. Не плесни ей муж в морду кипятком, года бы не протянула. Поторопился мужик. Нервы, наверное, не выдержали.

— Дети остались?

Мужчина поворошил слежавшиеся сизые трубы в распахнутом животе трупа.

— Само собой. Одного, вон, кесарнули. — Он поднял лицо, один глаз, рыбий от толстых стекол очков, закрылся веком. — А ты бы видела матку у балеринки. Не матка, а грушка дюшес!

Кисти рук затянуты в перчатки и от этого кажутся омертвелыми. Этими мертвыми пальцами он начинает копошиться в склизких внутренностях.

— Игорь Михайлович, если балерину еще не отдали, можно я ей макияж сделаю?

Мужчина смотрит на Лизу долгим взглядом. Пожимает плечами.

— Почему бы и нет? Денюжку заработаешь. В твоем возрасте денюжки очень нужны.

Лиза заторможенным движением подносит к губам сигарету. Глубоко вгоняет в легкие дым, выдыхает, выбивая из ноздрей липкую пробку сального запаха смерти…

Максимов глубоко затянулся, выпустил дым в окно.

— Лиза, ты учишься или работаешь? — спросил он.

Лиза отрицательно покачала головой. Выбившаяся прядка упала ей на щеку, она резко смахнула ее и вновь вцепилась в руль.

— Ни то ни это. Окончила медучилище, хотела поступать в институт, но… Мама умерла. Оставила кучу денег, дом в Майнце и фирму.

— В Германии? — уточнил Максимов.

— Да, она в Бундос на ПМЖ уехала в девяносто первом. Круто поднялась, только жить начала по-человечески. Глупо все вышло. Как авария по дороге к морю. В самый неподходящий момент.

Максимову даже не пришлось специально настраиваться, чтобы увидеть…

…Ванная комната. Розовая, игрушечная, как у Барби.

Миниатюрная женщина, заломив под себя руку, лежит навзничь на кафельном полу. Короткий розовый халатик, задравшись, обнажает красивые бедра. Под женщиной натекла прозрачная желтая лужица, намокшие полы халата заметно потемнели, стали красными.

Кулачок женщины, закинутый к голове, плотно сжат. Он кроваво-красного цвета, и вокруг него на кафеле стынут темно-красные разводы. Пол усыпан острыми зеркальными осколками. И еще по полу рассыпаны мелкие горошины таблеток. Часть растоптали в пыль, оставив на кафеле белые кляксы.

Сидящий рядом на корточках мужчина не обращает никакого внимания на наготу женщины. У него невыспавшийся вид и усталые глаза. Равнодушными, белыми от тонкой резины пальцами он прощупывает шею женщины.